Глядя, с каким аппетитом ест княжич, могучий, как раскидистый дуб средь поля, Притыка поощрительно крякнул:
— Сразу видно, добрым воином будет наш княжич!
— А я о том ещё восемь лет назад рёк, — подхватил высокий и крепкий, но почти весь седой Издеба, — когда мать Ольга его в первый раз в наш Стан привела. Я тогда у тебя спросил, — повернулся Издеба к отроку, — будем вместе в походы ходить? А ты в ответ: «Будем, боярин! Ежели ты устанешь драться, тогда я вместо тебя стану, так по очереди биться будем и никогда не уморимся…» Развеселило это меня. Ну, реку, воин ты наш славный, тогда садись на коня! Посадил верхом и кругом помалу пустил. Ты, княжич, так доволен был, будто по самому небу проехал!
Святослав засмеялся, живо представив описанную картину.
— Потом гляжу, — продолжал Издеба, — а ты меч Притыкин взял и за собой тянешь, тяжко тебе, а не бросаешь. Притыка увидел, на Асмуда напустился: куда, мол, глядишь, ещё поранится малец. А Асмуд отвечает: пущай к оружию сызмальства привыкает!
— Да, Асмуд добрый наставник был, — прогудел Притыка. — И то правильно, что к отроку с пелёнок воин должен быть приставлен, а к девочке — мудрая жена, чтоб могли воспитать дитя как следует. Жаль, что помер Асмуд преждевременно от хвори неведомой.
— А помните, — сверкнул озорным взглядом Горицвет — весёлый черноокий темник, никогда не унывающий и острый на язык, — помните, как переполох тогда случился? Все бегают, кричат: княжич, мол, из Стана пропал, нет нигде! В тот вечер было предпразднество Малых Овсеней, — пояснил он Святославу, подкладывая ему куски получше, — и мать княгиня, да хранит её Свентовид, приказала дать всем воинам по рогу хмельной браги…
— Угу, — пробасил Притыка, — а этот лиходей, — указал он на Горицвета, — возьми да и поднеси рог тебе. Раз, говорит, княжич нынче воином стал, на коня сел и меч взял, значит, и питья воинского отведать должен. Ты, княжич, и отведал. Брага вошла в ноги, ты в сторону отошёл, лёг на траву и заснул. А в Стане спохватились — нет нигде княжича! Думали в шатре, в постели приготовленной спит, ан нету! Как о том Свенельду доложить, а тем паче — княгине Ольге? Издеба долго по Стану бегал, покуда не отыскал тебя…
— Отыскал, как же! — расхохотался Горицвет. — То брага отыскала, а не Издеба!
— Какая ещё брага? — буркнул серьёзный Издеба, не догадываясь, к чему ведёт его остроязыкий друг.
— А такая, после которой тебе до ветру захотелось, вот и побежал место укромное за кустами искать, да едва в сумерках на княжича своими сапожищами не наступил!
Все весело рассмеялись, а Издеба показал соратнику увесистый кулак:
— Гляди, брат Горицвет, намну я тебе бока за язык, будешь знать!
— Да, будто всё недавно было, — задумчиво вздохнул Притыка, — тогда на древлян ходили, а нынче их тьма в нашей Рати состоит — все добрые воины и Киеву верно служат…
— Их варяги пришлые тогда с толку сбили, — махнул рукой Горицвет, — подговорили древлян стать против Киева и не платить дани, — Коростень, мол, будет главнейшим градом, а мы поможем. Потому и князя нашего Игоря убили. Но княгиня Ольга, слава Перуну, навела порядок!
О многом ещё вспоминали темники, беседуя со Святославом, как равным себе. А он затаив дыхание слушал их, будучи всем своим детским сердцем благодарным за доверие и гордясь этой возникающей настоящей мужской дружбой.
Вдруг быстро приближающийся издали конский топот привлёк всеобщее внимание. Ворота широко распахнулись, и в расположение Стана въехал Подольский полк во главе со Свенельдом.
Запылённые, слегка усталые, они ещё были возбуждены недавней схваткой, — у многих одежда и оружие запятнаны свежей кровью. Дружинников тут же окружили, стали расспрашивать. Десятки рук поддерживали раненых, осторожно спускали на землю, переносили под навес или в тень деревьев, помогали снимать кольчуги и промывать раны ключевой водой. Кудесники и служители из числа неотлучно находящихся при Стане, захлопотали над целебными зельями.
Те, кто был ранен легко и мог держаться в седле, немногословно отвечали на расспросы, жадно пили холодный квас, а потом ехали к реке и с великим наслаждением погружались в её волны, смывая пот, кровь и усталость.
Святослав с горящими очами и гулко бьющимся сердцем бродил меж дружинниками, ощущая исходящий от этих мужественных воинов дух недавней битвы и близкой смерти.
Он надолго остановился перед десятком пленных печенегов, пристально вглядываясь в их хмурые лица, опущенные долу, или злобно глядящие тёмные как ночь глаза. Крепкие степняки, только что бывшие вольными и грозными воинами, теперь, лишённые оружия и коней, со связанными руками, выглядели жалко.
Два ярких, совершенно противоположных чувства — усталой радости победителей и горькой обречённости побеждённых — одновременно вошли в чуткую, обострённую волховской наукой душу юного Святослава.
«Никогда не буду побеждённым!» — решил про себя княжич, нахмурив чело.
Свенельд давал чёткие указания: пленных печенегов препроводить в тёмную и приготовить к допросу; захваченных коней — на конюшню, мечи — в оружейную. Затем отвязал от седла кожаный мешок и протянул стременному:
— А это вели немедля засолить. Печенеги заплатят за неё хороший выкуп…
Воевода сказал это негромко, по-свейски, но Святослав понял.
Он поспешил за стременным, догнал его за шатром и, убедившись, что поблизости никого нет, велел:
— Руальд, покажи, что в мешке!
— Зачем тебе? — прищурился стременной.
Этого Святослав сам точно не знал. Просто ему хотелось нынче сполна ощутить все чувства воина.
— Покажи! — взволнованно повторил княжич. Стременной помедлил, потом взял мешок за край и разом перевернул его.
На зелёную траву выкатилось нечто подобное округлой тыкве. Только через несколько мгновений Святослав понял, что это отрубленная голова печенежского воеводы. Чёрные волосы слиплись от запекшихся сгустков, из шеи, отрубленной наискось, ещё сочилась сукровица, торчал обрубок позвонка и какие-то жилы. Невесть откуда взявшиеся мухи с жужжанием стали садиться на голову.
Святослав почувствовал, что его начинает мутить, и противный ком встал поперёк горла. Стараясь сохранять спокойствие, с бледным лицом он пошёл прочь, но, забежав за угол конюшни, дал волю подступившей тошноте, извергнув из себя всю утреннюю трапезу. Потом долго плескал в лицо и окунал голову в корчагу с водой, приготовленной для лошадей. Наконец, почувствовав себя лучше, вновь пошёл к шатру воеводы. Там его уже искали. У ворот в окружении теремной охраны стоял лёгкий расписной возок с козырем от солнца, в котором его мать Ольга ездила летом по Киеву.
Княжич вошёл в шатёр.
— В Берестянской пуще они, мать княгиня, тайно прятались, — рассказывал воевода. — Я троих выслал вперёд, а сами сзади незаметно идём. Печенеги из засады выскочили, на дружинников напали, но тут мы их самих в Перуново коло взяли, два часа, почитай, рубились да беглецов нагоняли…
— Кому-то уйти удалось? — спросила Ольга.
— Нет, светлейшая, мы все тропы и дороги из пущи перекрыли, никто не ускользнул.
— Что пленные рекут? — коротко спросила Ольга, нахмурившись.
— Пока молчат, мать княгиня, но думаю, как железом калёным их подбодрим, всё скажут, о чём ведают, а ежели нет — что ж, примут смерть перед ликом Перуна. А ведь именно благодаря ему, твоему сыну, — воевода указал на вошедшего княжича, — обнаружили печенегов. Зоркий глаз и чуткое ухо имеет, настоящим воином станет! Ольга поворотилась к сыну.
— Святославушка! Что ж ты, вовсе забыл родную мать? — укорила она. — Только из лесу вернулся, уже в Стан убежал, я и наглядеться-то на тебя не успела!
Святослав промолчал, понимая, что, в самом деле, виноват перед матерью.
— Ладно, Свенельд, разберись тут во всём. Ежели прознаешь что — немедля ко мне! — распорядилась Ольга. — Поехали домой, сынок.
— Поехали, мама, — послушно кивнул отрок.
По дороге тревожные думы тяжёлыми каменьями ворочались в голове Ольги. Может, печенеги не просто разбойничали в лесу, а знали о возвращении княжича и намеренно устроили засаду? Но кто же тогда сообщил об этом врагу? Неужто есть в Киеве злодей, который хочет смерти её сына? Надо немедля усилить Тайную стражу, всех подозрительных людишек проверить… Эх, скорее бы Святослав входил в силу, а то без князя враги вон под самым Киевом бродят…
Ольга взглянула на сына, ехавшего рядом на Снежке. По напряжённому лицу Святослава поняла, что он переживает невольно причинённую ей обиду, и на душе у княгини потеплело. Да и то сказать, что ж ему, век за материн подол держаться, вон какой ладный да крепкий становится, ещё с этим оселедцем… Чудно, вроде и родное дитя малое, что опеки и заботы требует, а он уже в дружинники норовит…
