Дверь подалась, и в открывшемся проеме я увидел Мартина. Обезумевшими пальцами я содрал тишину с наших ушей. Анна закричала:
— Что случилось? Что случилось? — Я стащил ленту, стягивающую ей глаза, и в то же мгновение мы оба услышали его шепот:
— Невозможно. Невозможно. Возможно.
Его силуэт на фоне яркого пятна двери, казалось, покачивался вперед-назад в этом узком пространстве.
Я поднялся, чтобы помочь ему. Он обхватил голову руками, как будто отражая чудовищную боль. Затем, подобный растерянному ребенку, стал отступать назад, механически, шаг за шагом, пытаясь скрыться от неотвратимого зла, онемев, вглядывался в лицо тому, что разрушило его. Он беззвучно опрокинулся через перила навстречу своей смерти внизу, на мраморном полу.
Вся мощь моего тела была совершенно беспомощной в своей силе, когда я подхватил его на руки и тщетно пытался удержать его неловко закинутую голову. Где, где та нежность, что могла бы убаюкать его? Грудь надрывается от щемящей нежности к мертвым телам наших детей, когда мы удерживаем их в объятиях в неизбывной истинности нашего горя. Твердость моего плеча не давала его лицу упасть. Мои мускулистые руки чудовищно напряглись, словно пытаясь собрать и вернуть форму его разрушенному телу.
Пустая прихожая превратилась в мраморную яму, куда голоса встревоженных людей бросали вопросы, полные надежды.
— Я позвоню доктору?
— Могу я помочь?
— Я позвонил в полицию.
— Я принесу шерстяное одеяло? Для тебя? Для него? — Это было все, на что я был способен.
— Он умер? О, он умер?
Анна медленно подошла к нам. Одетая и причесанная, ужасающе спокойная, она сказала:
— Кончено. Все кончено. — Слегка прикоснувшись к моему плечу и без жалости взглянув на Мартина, она скользнула к двери и пропала в темноте. Все, кто был рядом, испытывали жалость. Они образовали тихий круг вокруг нас, возле голого человека со своим юным, таким красивым и мертвым сыном. Какая-то женщина набросила на меня красный плащ. Он обвил мое тело одновременно со звуком хлопнувшей за Анной дверью. Возник некоторый шум, и полисмен, не говоря ни слова, раздвинул группу людей. Опустившись около меня, он произнес:
— Боюсь, он мертв.
— Да. Только что умер.
Мы глядели друг на друга.
— Это… это?..
— Да.
— И кто этот молодой человек?
— Мой сын Мартин.
Доктор вместе с фельдшером остались рядом со мной. Другой полисмен тихо попросил окружавших людей вернуться в прихожую. Я слышал их перешептывание, похожее на приглушенную печальную песнь подземелья. Было невероятно трудно заставить тело Мартина передвигаться при помощи моих рук. Но мне осторожно и мягко помогали доктор со своими подручными. Потом я остался с полицейским, и мы с трудом взбирались по ступенькам к квартире. Дверь была открыта. Кроме моей сброшенной одежды, не было ни следа пребывания в этой комнате людей.
— Можно я оденусь?
Полицейский оглядел мое обнаженное тело, сжатое тесным красным плащом, и кивнул.
— Мы должны взять у вас заявление… позже, сэр. Мы бы хотели сделать это в полицейском участке.
— Да-да, конечно. Мне нужно поговорить с моей женой. Это жизненно важно.
— Я понимаю, сэр. — Он огляделся — Кажется, здесь нет телефона.
— Нет.
— Чья это квартира, сэр?
— Невесты моего сына.
— И как ее имя?
— Анна Бартон.
— Это была та молодая леди, которая покинула здание, когда мы приехали?
Полисмен, допрашивавший группу внизу, присоединился к нам.
— Да.
— Она не могла жить здесь долго. Тут ничего нет.
— Она живет не в этой квартире.
Они ждали. Я закончил одеваться.
— Мы знаем, это была случайность, сэр. Два свидетеля подтверждают, что ваш сын упал назад через перила. Они говорят, что вы не прикасались к нему.
— Нет.
— Что вы здесь делали, сэр?
— Я был с Анной Бартон.
— Невестой вашего сына?
— Да.
— Сэр. Я обязан задать вам вопрос. Вы были обнажены…
— Мисс Бартон и я… — Мне было трудно продолжать. Не было слов, которыми я мог обозначить это.
— Мы понимаем, сэр.
— Ваш сын ничего не подозревал до сегодняшнего вечера?
— Конечно, нет.
— Как он узнал о том, что вы находитесь тут?
— Я не знаю. Я просто не знаю.
— А где мисс Бартон сейчас?
— Не знаю. Она только что ушла. Только что прошла мимо вас.
— Она была в состоянии шока. Мы должны постараться найти ее.
— Представления не имею, куда она могла пойти. Может быть, обратно в их дом.
— В чей дом?
— Анны и Мартина. Они только что купили дом. Они были помолвлены.
— И когда они планировали пожениться?
— Завтра.
Наступила долгая тишина.
— Давайте отправимся в участок прямо сейчас, сэр.
Я позвонил Ингрид из полицейского участка. Ответила Салли.
— Ты можешь ничего не говорить. Анна была здесь.
— О Боже! Где она сейчас?
— В Велингтоне, с Вилбуром.
— С Вилбуром?
— У него сегодня вечером был сердечный приступ. Мартин звонил раньше, он пытался разыскать Анну. — Она сделала паузу — Я рассказала Анне о Вилбуре, и она отправилась немедленно.
— Твоя мама там?
— Да. Прошу, не разговаривай с ней. Не сейчас.
— Салли. О, Салли.
— Мы с мамой хотим увидеть тело Мартина. Она отчаянно рвется к нему.
Я повернулся к полисмену.
— В какой госпиталь увезли тело моего сына?
— В Мидлсекс.
Я передал Салли.
— Теперь послушай, прошу тебя, пожалуйста, не надо ехать. Я сам проведу опознание. Я клянусь, я возьму вас завтра. Убеди твою мать подождать. Сейчас это самое важное. Прошу тебя, Салли, сделай это.
— Я постараюсь. Постараюсь. Анна сумасшедшая — ты знаешь это, так ведь?
— Нет, нет, Салли, она не сумасшедшая.
— У нее с собой была дорожная сумка. Она сказала, что навестит Вилбура и затем уедет в Париж.
— «Я всегда была готова к полету — это ее слова — к моему медовому месяцу». Она мне улыбалась. Ты можешь в это поверить? Она улыбалась. Если она не сумасшедшая, она дьявол…
— О, Салли, Салли. Они ни то, ни другое.
— Что же тогда? Она привела вас обоих — и тебя, и Мартина — к разрушению.
— Она сказала вашей матери все?
— Я не знаю. Есть некоторые вещи, о которых мама не хочет рассказывать. А я не могу расспрашивать. Но я могу догадываться.
— Не думаю, что можешь, Салли. Я приеду домой позже.
— Не надо. Пожалуйста.
— Я приеду, Салли. Я должен. Позже. — Я повесил трубку.
— Моя жена знает.
— Да, сэр. Я слышал.
Я сидел в маленьком офисе с высоким абсолютно седым человеком, инспектором Дуненом. Он выглядел утомленным и добрым. Возможно, доброта была его реакцией на бесконечно повторяющуюся человеческую глупость и безумие. Как мне хотелось в этот момент быть инспектором Дуненом!
