спорить с кем бы то ни было. Несмотря на несколько вспышек ярости, когда я вдруг вскакивал, осыпая невидимых собеседников проклятиями, в последующие несколько суток им удалось окончательно сломить мою волю. Вы не сможете представить себе, до какой степени унижения я опустился, умоляя признать меня психически здоровым и отправить в армию!
Наконец, мне позволили поговорить со следователем, и он даже предложил мне закурить. Как и чернильную ручку, я взял протянутую мне сигарету, сознавая себя полнейшим ничтожеством. Потом меня отправили сюда.
Норс избегал смотреть памфлетисту в глаза. Он испытывал чувство стыда от осознания бессилия человека, даже, на первый взгляд, несгибаемого, перед бездушной бюрократией, способной, не колеблясь, втоптать в грязь любого ради сохранения собственных привилегий.
В тот вечер многие из них задумчиво, избегая разговоров, смотрели в потолок или в окно; новобранцы будто сторонились друг друга. Рийг Каддх нарисовал рассмешившую всех карикатуру на штаб-сержанта военной полиции Хокни, командовавшего их подразделением. Эта, несомненно, достойная всяческих похвал и высоких оценок жюри на выставке юмористических шаржей, картина, исполненная при помощи обугленного куска дерева на стене, подняла всем настроение.
Впрочем, солдаты «пудры» смеялись недолго: кто-то успел донести Хокни, и тот незамедлительно явился в сопровождении пары таких же, как он, военных полицейских с тупыми выражениями, словно навеки приставшими к их лицам с квадратными челюстями. Последний внешний признак, считавшийся вербовщиками признаком исключительной силы воли, как утверждали, особенно ценился при отборе военнослужащих.
Так или иначе, все кадровые капралы и сержанты отличались устрашающе выпяченной вперёд массивной челюстью. Наравне с зелёной формой, эта черта делала их похожими на ископаемых доисторических ящеров. Хокни, выстроив роту, с минуту молчал, свирепо осматривая её своими глубоко посаженными злобными глазками, а затем вызвал из строя Глиндвира и двух его приятелей, таких же законченных подонков.
– Вы отправляетесь сейчас чистить нужник, ребята, и на это вам отводится полчаса. Чтобы вы успели справиться с этим непростым поручением, я дам вам в помощь одного грязнулю, рядового Каддха, чья мазня уже успела испачкать нам стену в казарме.
Четверо солдат вышли, сопровождаемые полными недобрых предчувствий взглядами сослуживцев. Все две с половиной дюжины минут, отведённые Хокни на уборку сортира, он посвятил любимому своему развлечению – строевой подготовке. Как нетрудно догадаться, сам он отдавал команды, выполнять которые приходилось новобранцам. Взмокшие от пота, те почти с ненавистью вспоминали о Каддхе, по вине которого были вынуждены перед самым отбоем маршировать вокруг собственных коек.
Едва Глиндвир и остальные новобранцы вернулись, сержанты военной полиции удалились. Не отвечая на сыпавшиеся отовсюду вопросы, Каддх, выглядевший ещё более женственным, чем обычно, сам стёр карикатуру, не так давно столь старательно нарисованную им на стене. Он выглядел как побитая собака. Норс, как и в случае с Ферсатом, отвёл свой взгляд: он слишком хорошо понимал, что именно произошло в сортире.
Их день был расписан буквально по минутам. Напряжённая, зачастую казавшаяся совершенным идиотизмом, учёба, ежесекундные окрики сержантов – всё это выжимало из них последние соки, постепенно превращая людей, привыкших мыслить и говорить свободно, в безропотных и вместе с тем жестоких исполнителей. «Мы превращаемся в каких-то роботов», – однажды заметил Ферсат, машинально отдав честь проходившим мимо офицерам.
Тем же вечером, заглянув в комнату дисциплинарного командного состава для обычного своего доклада, Норс донёс на товарища. (Он стал доносчиком с первых же дней воинской службы – в тот самый момент, когда осознал, что это – единственный способ успешно справиться с её тяготами.) Впрочем, Хокни, казалось, был настроен благодушно – он выигрывал крупную сумму денег в карты – и, выслушав Норса в пол-уха, отпустил обратно в казарму.
Подобные визиты, которые всегда совмещались с посещением туалета, наверняка, состояли в расписании всех военнослужащих роты. Порой, глядя на Каддха – тот стал рекордсменом по количеству нарушений режима и постоянно получал внеочередные наряды по уборке, – уныло выводящего шваброй на полу какие-то узоры, Норс думал, что, возможно, перед ним единственный, кто не стал ещё информатором Хокни.
В последнее, впрочем, как-то не верилось. Вообще, ОПУДР, в отличие от общевойсковых подразделений, где в силу роста их численности, как говорят, стали понемногу снижать стандарты дисциплины, были отнюдь не райскими кущами. Солдатам запрещалось лежать на койках до отбоя, запрещалось посещать библиотеку, запрещалось писать и получать письма, а об увольнительных не могло быть и речи. Расстёгнутая пуговица, недостаточно туго затянутый ремень, грязные пятна на форме или, Эзус упаси, на ботинках, которые следовало начищать до зеркального блеска – всё это могло стать причиной телесного наказания или дополнительных нарядов, а также карцера.
Карцер, в котором, как поговаривали, люди сходят с ума, стал своеобразным местом паломничества для Глиндвира и его сообщников, которые, вопреки строжайшему запрету, где-то добывали сигареты и нагло, иногда даже в присутствии Хокни, курили. Впрочем, самые драконовские меры не помогали: уголовная закваска, оказавшаяся слишком крепкой в этих ребятах, не позволяла им разглашать свою тайну.
Самому Норсу, который не получал наказания более строгого, чем удары дубинкой из кожи бегемота по филейной части тела, сержанты военной полиции казались всевидящими. От их неусыпного внимания не ускользали и малейшие нарушения режима. Похоже, что в их, воспалённом уставом, мозгу существовал некий сакральный образ совершенной роты, любые отклонения от которого они считали происками дьявола и боролись с ними с ревностью, достойной инквизиторов.
Однако имелось в этом, наполненной бездумной, жестокой муштрой, армейском быте и нечто, доставившее Норсу несказанное удовольствие. Оказалось что среди группы несостоявшихся «офицеров», так или иначе обманутых вербовщиками или «врачами» из Управления тайного сыска и надзора, находился один настоящий офицер. Вернее, сказать, речь шла о бывшем офицере – разжалованном в рядовые капитане Глайнисе. Впервые увидев его – дело было на занятиях по огневой подготовке, когда они, как обычно, чистили винтовки, – Норс не поверил своим глазам.
– Капитан! Какая встреча! Как вы здесь оказались? – Краем глаза Норс заметил, как один из приятелей Глиндвира, заслышав его слова, весь буквально обратился в слух.
– Бывший капитан, – хмуро, почти беззвучно ответил Глайнис. – Сейчас это не так важно.
Говоря так, экс-офицер с опаской смотрел по сторонам, явно побаиваясь, что его услышат.
– Я хорошо расслышал, настоящий кадровый офицер? – Ферсат приблизился к ним, явно готовый высмеять Глайниса в присутствии всей роты. Однако бывший капитан поспешил отойти в сторону – его руки, двигаясь почти автоматически, не переставали разбирать винтовку. Сразу бросалось в глаза, что бывший капитан ранее выполнял эту процедуру бесчисленное множество раз.
Норс даже смутился, вспомнив, что Глайнис и его подчинённые, так или иначе, выполнили свой долг,
