— Жаль, я не видел, — сказал я, наблюдая за слабым подрагиванием крылышек бабочки, сидящей на ее ботинке.
— Сад разбила моя мама. Она славилась своими садами.
— Правда?
— Да. И еще красотой. И энергичностью.
— Энергичностью?
— Она любила все делать быстро. Отец называл ее непоседой, потому что она и минуты не могла постоять спокойно.
— А бабочки? Что с ними случилось?
— После ее смерти они пропали. Отец не пытался ухаживать за садом.
Я пожалел, что задал этот вопрос, который вернул нас в поток времени. Время означает потерю, и София чересчур много от него выстрадала.
Она не поднимала головы, но я почувствовал, как от уныния отяжелело ее тело, прижавшееся ко мне. Я был слишком слаб, чтобы сопротивляться, и меня тоже заполнила печаль.
— Я люблю тебя, — прошептал я. — Больше всего на свете. И всегда любил.
Я услышал тихие всхлипывания и, поднеся руку к ее лицу, ощутил влагу.
— Я люблю тебя, — сказала София.
Это были те слова, которые я ожидал услышать на протяжении многих жизней, но они причинили мне глубокую боль. Я пожалел, что она произнесла их. София и так потеряла слишком многое. Пожалел, что не умер в заляпанной грязью долине реки Соммы и заставил ее потерять еще одну вещь.
В течение двух дней я то забывался лихорадочным сном, то вновь просыпался. София находилась рядом со мной. Открывая глаза, я видел ее, а когда был не в состоянии их открыть, то ощущал ее присутствие. Я спрашивал себя, не уволили ли ее из штата больницы — ведь она неотлучно сидела при мне. София говорила со мной, я говорил с ней, но у меня осталось лишь весьма туманное представление о нашем общении.
А потом я проснулся. Тело болело, я с трудом дышал, но голова была ясная. София, увидев, что я сижу в кровати с открытыми глазами, поначалу пришла в восторг. Ее простодушная реакция стала для меня и радостью и мукой одновременно.
Но при дальнейшем осмотре она, вероятно, выяснила, что у меня нездоровый оттенок кожи и затрудненное дыхание. Доктор Берк тихо сказал ей что-то за дверью, и она вернулась в комнату с другим настроением. Глаза были широко открыты, а губы сжаты.
— Вернулась, да? — поддразнивая, тихо спросил я, чтобы подавить приступ кашля. — Тебя еще не уволили за то, что проводишь слишком много времени с пациентом Д. Уэстоном?
— Вряд ли они меня прогонят. Лишние руки им не помешают. К тому же это все-таки мой дом…
— Но признайся, что уж медсестры, по крайней мере, не дают тебе спуску.
— Думаю, они понимают мои чувства в отношении Д. Уэстона. — Она нежно прикоснулась к моему уху. — Все медсестры говорят, что ты самый красивый из наших пациентов.
Я улыбнулся, потому что дыхания для смеха у меня уже не хватало.
— Вот об этом вы и беседуете?
Некоторое время София молча сидела на моей кровати. Ее лицо приняло серьезное выражение.
— Я хочу уйти вместе с тобой, — заявила она.
Я обнял ее за талию.
— Что ты хочешь этим сказать, любимая?
— Хочу уйти туда, куда уходишь ты. Я не боюсь умереть. Хочу быть с тобой и вместе вернуться. Ты говорил, что души соединяются. Хочу остаться с тобой.
— Ах, София. — Я прикоснулся губами к ее свитеру, а потом прижался лицом к ее животу. — Нельзя лишать себя жизни.
— Почему?
— Ты молодая, красивая и здоровая. Повторное рождение происходит из желания жить. Самоубийство — отказ от жизни. Если ты действительно выбираешь смерть, то можешь и не вернуться назад.
— Но я не хочу отказываться от жизни и выбирать смерть — я хочу жить. Просто я мечтаю прожить свою жизнь вместе с тобой.
Я взял ее за руки и заглянул в лицо.
— Ты не представляешь, как сильно я хочу прожить свою жизнь с тобой. Но пока тебе надо попытаться жить по возможности полно и счастливо. Ты станешь медсестрой. Может, врачом. Влюбишься.
— Я уже влюблена, — произнесла она, и глаза ее наполнились слезами.
Я целовал ее руки.
— Ты снова влюбишься. У тебя будут дети, потом ты постареешь и умрешь в свой срок. И может, оглядываясь назад, ты иногда будешь вспоминать меня. А когда ты вернешься снова, я буду ждать тебя. Я тебя найду.
София покачала головой.
— Но как? Как ты меня найдешь?
— Я всегда нахожу.
— Но я ведь даже тебя не узнаю, верно? И буду обращаться с тобой как с незнакомцем. У меня посредственная память. Хуже, чем у пса Нестора.
Она расплакалась, и я крепко прижал ее к себе.
— Тебе не надо меня узнавать. Я сам тебя узнаю.
— Но я не узнаю себя, — промолвила София.
Хоупвуд, Виргиния, 2009 год
Оказалось, что найти молодого человека по имени Дэниел Грей, о котором постоянно думаешь, но не имеешь никакой информации, довольно трудно. Люси испробовала все возможные поисковые системы Интернета и отыскала такое количество Дэниелов Греев, что пришла в замешательство. Единственным ограничивающим фактором являлся его возраст — она не знала точного дня рождения, — и это сильно мешало. В школе не осталось адреса, по которому можно было бы пересылать ему корреспонденцию, и его досье, но обнадеживающим было то, что и в морге он не числился.
Люси выжала из Клода, вахтера из Уайберн-Хауса, всю возможную информацию о таинственном молодом человеке, который приходил и разыскивал ее, но первоначальная уверенность Клода при расспросах исчезла. Он не был до конца уверен, что парня зовут Дэниел; возможно, это Грег. Не помнил, зеленые у него глаза или карие.
— Если бы я его увидел, то узнал бы, — извиняющимся тоном сказал он.
Оказалось, правда, что с помощью медиума, гипнотизера, а также исходя из собственных мыслей определить местонахождение давно умершей молодой женщины без имени легче, чем человека, которого она фактически знала и с которым целовалась в школе. Хайз — городок в Англии, и из особняков, расположенных в его окрестностях, лишь один использовался во время войны как больница. Поначалу Люси думала, что речь идет о Второй мировой войне, но семья, владевшая домом, уже не жила там перед войной. Оказалось, что нужно расширить поиск до Первой мировой войны, что она и сделала.
И вот так она натолкнулась на почтенную Констанцию Роуви. Была также и сестра Люсинда Роуви, старше ее на четыре года, но, едва увидев имя Констанция, Люси догадалась. Это имя почти уверенно называла и мадам Эсме. Констанция была младшей хозяйкой Хастонбери-Холла, дочерью лорда, внучкой виконта. Дом использовался как больница во время обеих войн.
Видимо, англичане любят свои старинные особняки, поскольку о них можно было найти много информации, включая и то, что Хастонбери-Холл сохранился до наших дней, хотя в текущем столетии там в основном никто не жил. Люси часами сидела за компьютером, разглядывая фотографии дома. Она смотрела на въездные ворота, потом закрывала глаза и представляла, как изгибается дорожка за границами фотографии. Было что-то сверхъестественное в том, что она знает, какую тень отбрасывает большая роща и как отлого спускается к реке луг. Откуда? А может, и не знает. Вероятно, все дело в ее воображении.
У нее возникало ощущение, словно она живет в «Матрице». Люси любила этот фильм. Они с Марни смотрели его пять раз, но это не означало, что она хочет, чтобы он превратился в реальность.
Каждый новый фотоснимок подтверждал ее волнующие предчувствия. По арочным окнам со средником, тянувшимся вдоль фасада, Люси узнала контуры библиотеки, а затем нашла снимок интерьера. По фотоснимкам дома снаружи она могла определить, где располагается обеденный зал, музыкальная комната, кухня. А вскоре Люси обнаружила поэтажные планы со всеми этими помещениями — точно так, как она запомнила. Она ясно представляла лестницу, поднимающуюся из центрального холла. Все это напоминало какую-то странную фантазию, будто она вообразила, что принадлежит к этому миру.
Люси спрашивала себя, что сказал бы ее отец. Он гордился тем, что является южанином в седьмом поколении. Забудь реинкарнацию, медиумов, гипнотизеров и все такое прочее. Что он сказал бы по поводу ее недавнего превращения в британку? Возможно, для него это хуже, чем быть янки.
Чем больше узнавала Люси о короткой трагической жизни Констанции Роуви, тем менее эта жизнь походила на игру воображения. По сути дела, с течением времени Люси начала ей сочувствовать. Мать Констанции, известная своей страстью к садоводству и неуемной натурой, погибла в автокатастрофе, когда Констанция была совсем маленькой (у них был один из первых автомобилей, и мать увлекалась вождением), а ее старший брат погиб на войне. Девушка влюбилась в солдата, бывшего на ее попечении (Люси еще не нашла подтверждения этому), который умер от полученных на войне ран, разбив ее сердце. Она стала медсестрой и в составе группы медиков и миссионеров поехала в страну, называвшуюся тогда Бельгийским Конго. В возрасте двадцати трех лет умерла от малярии близ Леопольдвилла.
