Чувствую, что пришло время – в который раз – объясниться с читателем по поводу моих пространных отступлений от основного сюжета. Не отрицая того, что, вероятно, главной их причиной надо считать неистребимую (граничащую с графоманией) склонность автора отдаваться на волю своей сиюминутной прихоти и – без руля и без ветрил – плавать по воздушному океану самостоятельно складывающегося повествования, всё же надо сказать, что налицо присутствует (и до определенной степени управляет содержанием и длительностью таких проведенных в свободном плавании отрывков) и вполне осознанное стремление автора время от времени напоминать читающему, что создающие основу сюжета жутковато-мистические происшествия – все эти пируэты мертвого тела во времени и пространстве – происходили не в каком-то грозном сказочно-фантастическом мире, где могут фигурировать безжалостные марсиане, монструозный гений зла профессор Мориарти или же не менее ужасный, желтолицый и раскосый, злодей Фу Манчу, а на нудновато обыденном фоне нашей недавней жизни со всей ее советско-конторской и житейско-бытовой тягомотиной. Автор, по крайней мере, надеется, что ему удастся более или менее адекватно передать то ощущение резкого контраста двух сфер жизни, обычно не пересекающихся в литературе, но в действительности, по воле случая, оказавшихся в близком соседстве. То трудно определимое, но яркое ощущение, которое пишущий эти строки испытал, слушая Мишин рассказ, и которое наложило специфический отпечаток на всю эту историю.
Возвращаясь к пришедшему на работу и стоящему перед окном вахтерской Мише и продолжая прерванный рассказ, скажу, что пока он всматривался и пытался установить, висит ли на гвоздике нужный ему ключик (ага! ключ уже забрали, можно идти наверх), краем глаза он заметил спускающегося по лестнице мужчину и в тот же миг услышал его удивленный возглас:
– О, Стас! Здорово!
Миша обернулся и, хоть не в ту же секунду, но почти сразу узнал в приближающемся к нему мужичке своего бывшего одноклассника, с которым виделся последний раз вскоре после окончания школы и за последующие восемь лет, пожалуй, больше и не встречался.
– Кока, ты? Вот так номер! Здорово! А как это тебя к нам занесло? Ты же ведь, вроде, собирался по юридической…
– Ну да! Ну да! – быстро перебил его этот самый Кока и, взяв Мишу за рукав, потянул его в сторону от вахтерской. – Давай отойдем чуток. Что мы тут будем на проходе… людям мешаем, и вообще…
Странноватое имя для молодого советского человека – Кока. Что-то такое дореволюционно-литературное, великокняжеское или гвардейское, напоминающее о какой-то «золотой молодежи», которая устраивала кутежи у «Яра» и ездила на тройках к цыганам. Или по ассоциации наводящее на мысли об уже отшумевших к тому времени столичных «стилягах» (в провинции тоже, по-видимому, были – в начале шестидесятых – некие единичные представители этого племени, но здесь они были малозаметны и никакой погоды не делали). Однако тот, кого Миша назвал Кокой, вовсе не походил ни на стилягу (знакомого большинству по журналу «Крокодил»), ни – тем более – на гвардейского поручика царских времен. Никакого набриолиненного кока на голове (который, по слухам, должен быть непременным атрибутом стиляг и который мог бы объяснить происхождение Кокиного имени) или хотя бы каких-то особенных бачек или вычурного перстня на руке – ничего такого, бросающегося в глаза и выделяющего из серой толпы совслужащих. Ничего примечательного. Обыкновенная аккуратная прическа, тугие чисто выбритые щеки (мордастенький такой!); средний рост, в фигуре ничего похожего на гвардейскую статность – скорее уж намечается склонность к округлости и полноте; обыкновенный, хотя и очень приличный, костюмчик с белой рубашкой и строгим темно-синим галстуком… Стандартный советский молодой человек, мало чем отличающийся от Миши и его коллег приблизительно того же возраста.
Правда, была в нем и особенная черта, выделяющая этого Коку из массы его сверстников, – не соответствующая возрасту солидность. Почему-то казалось, что если представить Коку на одном из собраний, проводимых в НИИКИЭМСе достаточно регулярно по разным казенным поводам, например, по случаю принятия коллективных обязательств в социалистическом соревновании, то сидеть он будет не в задних рядах – подальше от начальственных глаз, – где обычно пристраивались сам Миша и его болтливые приятели, а на более заметном месте: в первых рядах, а то и за столом на сцене – среди выбранных в президиум. Что-то в облике сего – только что заявившего о своем участии в сюжете – героя придавало ему значительный и претендующий на определенные полномочия вид. И дело было не в костюме с галстуком – в те времена, подобный наряд был обыденным и привычным для любого советского учреждения, и служил, можно сказать, униформой для всякого работника, получившего определенное образование и не имеющего на рабочем месте дела, связанного с гаечными ключами, паклей и машинным маслом. Кокина солидность создавалась не его манерой одеваться или, например, снисходительным тоном в разговорах с формально равными ему собеседниками, нет, дело было в неких ускользающих от прямого взгляда и трудно уловимых нюансах. Что-то Кока знал про себя такое, не соответствующее его возрасту и придававшее вес каждому сказанному им слову. Несмотря на молодость, он чувствовал себя значительной фигурой, мнение которой всякому приходится принимать в расчет, и его внутреннее самоощущение невольно передавалось тем, кому приходилось с ним общаться. Однако Миша сначала ничего особенного и не заметил, а обратил внимание на Кокину внушительность только позже, когда ему было уже ясно, откуда она берется.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Так всё-таки, почему Кока? Откуда у молодого нашего парня такое экзотическое имечко? Конечно, подобная проблема вряд ли может захватить воображение любителя детективных загадок – с проблемой «запертой комнаты» ее не сравнишь, – тем не менее, налицо некая странность и несообразность, которая выбивается из ряда привычных жизненных фактов. Более того: в вышесказанном есть уже и основа для того, чтобы разобраться с этой нехитрой загадкой. Надо только подойти к ней с правильного конца и начать не с таинственного Коки, а с уже неплохо известного нам Стаса. Ясно, что Стас – это сокращенный Стасюлевич, ничего другого здесь и предположить нельзя. А где даются такие клички, производные от фамилий? Понятное дело, в школе. И тогда остается мало сомнений, что и Стас, и Кока – это такие же школьные словечки как физра, училка или продленка. Заранее зная ответ на свою детскую «загадку», скажу, что здесь мы попали в самую точку: как Миша Стасюлевич еще в младших классах привык отзываться на коротенькое Стас и избавился от него лишь после поступления в институт, так и его одноклассник Костя Коровин поневоле стал сначала Коровой (а как же иначе?), классе в шестом ненадолго превратился в менее обидного Кокорю, а затем – и уже до окончания школы – за ним закрепилось звучное, хотя и несколько выпендрежное (чего он вроде бы и не заслуживал) имя Кока.
Теперь я могу распроститься с раздражающим меня Кокой и в дальнейшем именовать этого занимающего много страниц героя его настоящим именем – Константин Коровин, Костя (хотя в реальных разговорах и Стас и Кока еще изредка мелькали, но нам с читателем эти пережитки детской глупости совершенно неинтересны, и мы можем про них забыть).
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Отведя ничего толком не понимавшего Мишу за угол коридора, откуда вахтерская уже не просматривалась, его старый знакомый кратко выспросил, дружелюбно улыбаясь и выказав неподдельную радость от неожиданной встречи, работает ли тот в институте, кем, в каком отделе, как ему тут живется и вообще: как жизнь, старик? давно с тобой не виделись… Миша даже был отчасти тронут таким интересом к своей персоне. Хотя и его это событие не оставило совершенно равнодушным, но такого теплого отношения к себе он со стороны Кости не ожидал. Конечно, одноклассники и всё такое, но, как ни крути, близкими приятелями они с Костей в школе вовсе не были, тот держался наособицу и в кружок самых близких Мишиных друзей не входил. В то время они Костю не особенно и замечали, да и тот, похоже, не стремился водиться с ними. Довольно прохладные были отношения, но и без каких-либо ссор или откровенной неприязни. Откровенно говоря, он, пожалуй, ни разу и не вспоминал про Костю за прошедшие годы. С другой стороны, столько лет вместе проучились, разные совместные воспоминания, и масса общих знакомых к тому же – интересно же, что да как, кого видел, что говорят о… Надо бы посидеть, потрепаться, чаю попить…
