В середине мая, в один из вечеров, наша группа под усиленным конвоем была переведена из карцера на пристань. Здесь стало известно,. что арестованных узников погрузят на пароход и отправят Дунаем в неизвестном направлении. Командование выбрало водный транспорт, чтобы предотвратить побеги.
Поздно ночью нас без шума запрятали в тесный трюм товаро–пассажирского парохода. Без единого гудка судно отвалило от пристани.
— А что, товарищи, возможен и такой вариант, как это было в гражданскую войну: белогвардейцы коммунистов расстреливали на палубе и в воду… А здесь орудуют фашисты, — сказал кто–то в темноте.
— Горчицы тебе на язык! — отозвался угрюмый голос.
— Дай хоть немного на пароходе покататься, брехло!
— И есть же такие нетерпеливые — уже и приговор подготовили, — сыпались реплики. Вдруг все стихло.
В трюме от духоты трудно дышать. Маленькие иллюминаторы почти не пропускали свежего воздуха. Запрятанных в трюм людей обслуживала молодая черноволосая особа. Она наполнила бак водой, повесила на гвоздик алюминиевую кружку и, улыбаясь, направилась к выходу. Даже при тусклом свете электрической лампы, прикрепленной к потолку, ослепительно блеснули ее белые зубы.
— Гражданочка! — окликнул женщину Шикин. — У меня вопросик.
К нашему удивлению, незнакомка обернулась. Статная, полногрудая, она чем–то напоминала задорную, веселую украинку.
— Куда это нас отправляют, если не секрет?
Смуглянка на чистом русском языке охотно назвала конечную пристань и добавила:
— Идти будем трое суток.
— Откуда знаете русский?
— Я из Кишинева, а там многие говорят по–русски.
— Быстро ли будем плыть? — продолжал спрашивать Шикин.
— В Дунае плавает много магнитных мин. Их почти каждую ночь сбрасывают американские самолеты. Ежедневно взрываются один–два парохода. Поэтому плыть будем медленно.
— А как вы попали сюда?
Лицо молдаванки вдруг стало грустным, добрая улыбка сбежала с лица, щеки зарумянились.
— Так уж случилось, — тихо ответила она и удалилась.
Наступила томительная тишина. Каждый думал об этих проклятых минах, которые в любую минуту могли пустить пароход и его обитателей на дно реки. Из полумрака донесся тихий голос:
— Если наскочим на мину, то поминай как звали, никто из трюма не спасется!
— Все равно, — равнодушно ответил ему другой голос, — не по решению военно–полевого, так тут, какая разница?
Однако ночь прошла спокойно. Только от Калафата мы ушли недалеко. Ночью пароход часто приставал к берегу.
Прижавшись ко мне, что–то шептал Петр Собецкий. Из–за шума машины и воды за иллюминатором я ничего не понимал.
Днем, когда в трюме от духоты становилось невмоготу, нам разрешали группами выходить на несколько минут на палубу. «Сердобольный» майор, сопровождавший нас, считал это отступлением от правил. А чтобы кто–нибудь не вздумал пытаться бежать, на капитанском мостике он установил пулемет, по бортам судна расставил шеренги сантинел, вооруженных автоматами и гранатами.
К вечеру пароход приблизился к румынской пристани и нефтебазе Джурджу. На правом берегу Дуная показался большой болгарский город Рущук. Когда мы подходили к нему, неожиданно взвыли сирены. Сигналы повторились и на нашем судне. Засуетилась команда, пароход сбавил ход и пошел к берегу, заросшему высокими вербами и тополями. Судно впритирку встало к берегу, наполовину укрывшись под ветвями вербы. Команда парохода и солдаты конвоя быстро высыпали на берег и начали рубить ветви. Через несколько минут обнаженная часть парохода была замаскирована зеленью. Команда и охрана сошли на берег. Они искали убежище под толстыми деревьями, наша группа осталась на пароходе.
Не прошло и десяти минут, как в небе послышался нарастающий гул самолетов. Над Рущуком и Джурджу в воздух взмыли «мессершмитты». С севера, со стороны Бухареста, на юг шли большие группы американских «летающих крепостей». «Мессершмитты» врезались в порядки воздушной армады. Во время боя часть «крепостей» отклонилась и начала бомбить Джурджу и Рущук, В городах и их портах возникли пожары. Воздушный бой разгорался, не умолкая ухали зенитки. Вот загорелся, а затем устремился к земле, оставляя позади себя длинный, густой шлейф дыма, тяжелый бомбардировщик. Один из «мессеров», ворвавшийся в строй «крепостей», резко наклонился и тоже пошел к земле. Все находящиеся на палубе парохода замерли. Через несколько секунд мы услышали, как недалеко от берега в зарослях камыша раздался приглушенный удар. Прибежавшие сантинелы сообщили, что на поверхности болота видно лишь хвостовое оперение самолета.
Остальные «мессеры» вышли из боя. Но задымила еще одна «крепость», и вслед за этим под самолетом распустились четыре парашюта. Они скользили к правому берегу, самолет же, объятый пламенем, рухнул за возвышенностью на болгарской стороне.
После отбоя пароход зашел в Рущук, чтобы набрать питьевой воды и надеть противоминные пояса, так как в низовьях Дуная угроза подорваться стала еще большей. Было совсем светло, когда мы причалили к пассажирской пристани. На берегу толпилось много людей. В стороне от причала прогуливались два немецких офицера.
Когда на берегу узнали, что на пароходе находятся пленные советские воины, все повалили на пристань. Толпа буквально осадила пароход. Мы слышали понятные нам славянские фразы. Нас приветствовали. Подавали свежую воду, бросали пачки папирос, табак, булки, конфеты. Никто из судового начальства, а также находившиеся в толпе портовые полицейские не препятствовали болгарскому населению общаться с военнопленными.
Теплая, сердечная встреча болгар тронула нас до слез. Мы поняли, что присутствие гитлеровцев в Болгарии не поколебало давнюю братскую дружбу, и думалось, что болгары тоже уверены в скором разгроме немецких захватчиков.
Когда пароход отчалил от берега, молодая женщина бросила на палубу большой букет свежих цветов. Над толпой поднялся лес рук.
Капитан парохода получил приказ пришвартоваться в Джурджу и остаться там на ночь, так как низовье Дуная было еще не очищено от мин.
На рассвете следующего дня мы снялись с якоря и зашли в порт только для регистрации. Пока пароход стоял, мы с удивлением смотрели на разрушения, появившиеся на пристани за одну ночь. Второй этаж речного вокзала был сметен, все здание сгорело, по соседству с ним дымились развалины пакгауза. Только вчера мы видели здесь две огромные противовоздушные вышки с фашистскими пулеметчиками, а теперь на этом месте остались лишь обезображенные остовы железных опор. Слева от пристани стояли развороченные баки нефтехранилища.
Мы снова в пути. Пароход идет медленно, осторож* но, словно на ощупь. Было ясно, что капитан опасается наскочить на мину. Встречных судов почти не было. Высокий болгарский и низкий румынский берега остались позади.
На вторую ночь пароход остановился у входа в какой–то приток Дуная.
Был теплый лунный вечер, из густых зарослей леса на берегу доносилось щебетание птиц, за бортом плескалась вода. И было так мирно вокруг, что мы забыли, где мы и что с нами.
СНОВА СЛОБОЗИЕВСКИЙ ЛАГЕРЬ
Нас доставили в город Слобозию, расположенный в сорока километрах от Бухареста. В исправительном лагере за третьей проволочной оградой размещалась так называемая военная тюрьма. Слобозиевский коррекционный лагерь многим из нас был хорошо знаком. В лютые декабрьские морозы 1942 года именно здесь мы встретили первую зиму нашего плена.
Нашу группу принимал комендант лагеря, он же начальник военной тюрьмы подполковник Кирабаш, Пока шла процедура приема, мы осматривали наше новое жилье. Приземистое двухэтажное здание, толстые каменные стены выкрашены известью. Эта белизна особенно ярко подчеркивала железные переплеты на окнах. Почти вплотную к стенам тюрьмы подступали четыре ряда колючей проволоки. Через нее вел лишь один узкий коридор с прочными калитками и тяжелыми замками. Во дворе тюрьмы, кроме дощатой уборной, других сооружений не было.
Е. М. Шикин
Ф. Я. Бицкий
Перед тем как переступить порог этого каменного мешка, каждый из нас настороженно отыскивал глазами места, которыми можно было бы воспользоваться для побега.
Нашу группу разместили в камере с трехъярусными нарами. Через единственное окно в нее скупо лился дневной свет. На ночь двери запирались снаружи на замок, и камера погружалась в непроницаемую мглу. Несмотря на то, что окно не было застеклено, мы задыхались от недостатка воздуха. Днем нам разрешалась прогулка по узенькому коридору.
В одной из камер этого корпуса помещались три американских летчика и один англичанин — военный корреспондент. Самолет, на котором он летел, был сбит где–то на границе Франции. Вначале журналист находился в Германии в одном из лагерей, затем бежал в Чехословакию, потом — в Румынию, как он говорил «с расчетом попасть в Советский Союз».
