— Не волнуйся, у меня нет желания идти к нему, — сердито ответила я. — Утром он вел себя так, что можно было подумать, будто у него бубонная чума.
— Болеть корью в пять лет и в тридцать лет — это совсем разные вещи, — заметила мама и ушла, прежде чем я успела хоть что-то сказать.
Однако было плохо, что я не могла увидеть Кена и спросить его указания насчет работы.
Прежде чем уйти в офис на следующее утро, я осторожно открыла дверь и заглянула к нему в комнату. Он, не шевелясь, лежал в постели, слышен был только звук дыхания, глубокого и ровного, — так дышат мирно спящие люди. Мне надо было спросить насчет работы, и я тихо подошла поближе. Он крепко спал, зарывшись левой щекой в подушку, словно повернулся поговорить с кем-то… Я поняла, что у меня не хватит духу разбудить его, но продолжала стоять рядом, разглядывая его лицо; с удивлением я заметила, что его волосы и брови на самом деле гораздо светлее, чем мне казалось. Во сне у него даже щеки словно округлились. «Все мужчины — маленькие дети, когда с ними что-нибудь случается», — заметила мама вчера вечером. Лицо на подушке выглядело на тридцать пять не больше, чем мое. Я поправила сползшее одеяло и на цыпочках вышла.
На работе я пошла прямо к мистеру Пратту и сказала ему, что мистер Фрейзер, к несчастью, заболел гриппом. Я объяснила, что он звонил мне вчера вечером, потому что сегодня я должна была возвращаться в отдел транспорта, а ему хотелось бы, чтобы я поработала его секретарем до тех пор, пока он не выйдет на работу. Мистер Фрейзер, добавила я, сам позвонит через пару дней. Всему этому поверили, и я, торжествуя, отправилась наверх. Кен оказался лишь одним из многих отсутствовавших, включая Брайана, чей друг из Гэлуэя позвонил и сказал, что у Брайана разболелось горло. Несколько человек заметили, что К.Ф. впервые на больничном, и спрашивали, не бросилась ли я взбивать ему подушки, но это было слишком похоже на истинное положение вещей, и я все отрицала, даже не пытаясь отшучиваться.
Когда я приехала домой и спросила про Кена, мама сказала, что он все еще почти не ест, но в остальном ему лучше, и он хочет меня видеть.
— Только, ради бога, не расстраивай его.
На этот раз на мой стук раздалось почти веселое: «Войдите», и, когда я открыла дверь, наш больной выглядел гораздо лучше — он уже сидел в постели, побритый и причесанный. Шторы были задернуты, камин зажжен.
— Как ваши дела? — отважилась спросить я.
— Все в порядке, — уверил он меня. — Я уже не бросаюсь на людей.
— Кен, я… — начала я, и одновременно со мной заговорил он:
— Я хотел…
Он вежливо умолк:
— Извини. После тебя.
Я помолчала, удивленная неожиданным извинением, потом улыбнулась, и он улыбнулся мне в ответ и протянул мне руку ладонью вверх:
— Ну что, ничья?
Я пожала его руку, он похлопал по покрывалу и гостеприимно предложил:
— Добро пожаловать на борт.
Он переживал, что маме приходится ухаживать за ним и еще что мы подхватим его заразу. Я успокоила его. Все мы уже переболели корью, а мама всегда чувствовала себя в своей стихии, когда надо было за кем-то присматривать. Когда я рассказала ему, как выкрутилась на работе, он похвалил меня.
— Мне жаль, что ты не смогла вернуться в отдел транспорта, но я постараюсь, чтобы это не затянулось надолго.
То, что было трудно сказать на работе, не представляло никакого труда на краю моей собственной кровати.
— Что касается меня, я могу остаться столько, сколько вам нужно. Я не хочу возвращаться к себе в отдел.
— Не хочешь? Но моя мать… — Он запнулся. — Ты очень нравишься моей матери. Она сказала мне — только не смущайся, Кон, — я всегда за то, чтобы люди работали там, где им больше нравится, если это возможно. Она сказала, что тебе будет лучше работать не со мной.
— Но этого не может быть, это неправда!
Пришла моя очередь остановиться. В тот день, в больнице, я намекнула, что мой возлюбленный несвободен, и миссис Фрейзер очень расстроилась. Неужели она подумала, что я имею в виду Кена?
— О нет! — простонала я. — Это просто ужасно. Она, наверное, сильно переживает.
— Это точно. Она дважды разговаривала со мной на эту тему, первый раз сразу после операции, я тогда особенно не обратил внимания, а второй — на следующий день после вечеринки, в воскресенье перед отъездом…
— Подождите-ка! — перебила я. — Это как раз накануне того, как вы, можно сказать, уволили меня!
— Я знаю. Мне совсем этого не хотелось, но она сказала, что я должен что-то предпринять, потому что ты все еще хочешь уйти, но не решаешься сама попросить об этом.
Вот так так. Все сходилось. Итак, мама сподвигла беднягу Кена на решительные действия. Я больше не могла терпеть и рассмеялась.
— Что тут смешного?
— Смешно то, — сквозь смех выдавила я, — что ваша бедная мама решила, будто я по уши влюблена в вас.
Я ждала, что он тоже рассмеется. Я ошиблась. Он просто смотрел на меня и молчал, несомненно не веря своим ушам.
— А я подумала, что вы выставляете меня, потому что думаете так же! — весело закончила я.
— Ты хочешь сказать, ты подумала, что я решил, будто я понравился тебе? Но почему, черт возьми, я должен был так думать?
— Ну, я вела себя немного легкомысленно на вечеринке, — признала я. — Но это, разумеется, была всего лишь…
— Моя доля огня, — закончил за меня он. — Естественно, я понимал это.
— Да, — не очень убедительно подтвердила я. — Ну, по крайней мере, что-то в этом роде. И мне жаль вашу маму, теперь я понимаю, в какое заблуждение ее ввела.
— Не стоит извиняться, теперь зато мне не надо искать новую секретаршу.
Следующим вечером мама сказала, что Кен наконец-то нормально поел и температура у него спадает. Если так пойдет и дальше, завтра ему разрешат ненадолго встать с кровати. На этот раз я вошла к нему в комнату абсолютно спокойно.
— Ну и как дела у медсестры, которая не может отличить грипп от кори?
— Так же, как у больного, который боится, что его вымоют!
— Я боялся не того, что меня вымоют, — поправил он, — а того, кто будет это делать. Собственно говоря, когда ты ушла, меня мыла Мария!
Я смотрела, потрясенная, в его круглые невинные глаза.
— И вы позволили Марии протереть себе грудь губкой?
— Она сделала это в один из моментов, когда я был без сознания, — скромно объяснил он. — А теперь я хочу тебе кое-что показать.
Он расстегнул пижамную куртку и продемонстрировал гладкую грудь, на которой сыпи уже почти не было видно.
— Ну и что ты об этом думаешь?
Я подумала, что такой груди позавидовал бы любой профессиональный боксер. Но мысли — это одно, а действия — другое. Я с легким пренебрежением заметила:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
