– Я в третий раз прошу у тебя прощения, уважаемый Нур-ад-Дин, но почему ты решил, что прореха, о которой шесть лет назад говорил тебе мой уважаемый отец, до сих пор украшает нашу крышу? Должно быть, ты забыл, что здесь есть мужчина, который не допустит в доме и мельчайшего непорядка, не говоря уже о дырке в потолке!
– Ты стократно прав, мальчик! И я действительно старый болван, решивший, что один я могу быть защитой и опорой уважаемой Мариам.
– А я, мой промокший друг, очень рада, что ты прибежал меня спасать этой грозовой ночью. Ибо ты и в самом деле спас меня. Конечно, не от дождя, но от боли и страха одиночества. Которые куда страшнее грозы и грома.
Оба Нур-ад-Дина повернулись на ее голос и ответили ей улыбками. И было в этом нечто удивительно драгоценное, давно уже позабытое. Должно быть, таким и бывает ощущение любящей семьи. Похоже, о чем-то подобном подумал и почтенный купец.
– О прекраснейшая, мне столь радостно слышать это! Значит, сегодняшняя ночь оказалась не просто временем глупого сна…
– О да, друг мой. И я благодарю за это Аллаха всесильного и всемилостивого!
«Да они любят друг друга! – с радостью подумал Нур-ад-Дин-младший. – Какое это счастье! Теперь наши семьи соединятся! И пусть я не стану мужем прекрасной как сон и доброй, как моя матушка, Мариам, но я хотя бы стану ее названым братом, смогу видеться с ней, беседовать с ней… Смогу иногда быть для нее защитой и опорой, как был бы защитой и опорой, если бы все же стал ее мужем…»
Мариам почувствовала, что душу ее сына тронула печаль. Она уже понимала, что между ним и ее тезкой произошла размолвка, и потому молчала. Нур-ад-Дин же старший – о, воистину, мужчины иногда бывают схожи со слонами, столь они душевно глухи и неуклюжи! – потирая руки, спросил:
– Ну а ты, мой мальчик? Почему ты провел эту ночь здесь? Почему не бросился защищать малышку Мариам от тоски и одиночества?
Ну что на это можно было ответить? Увы, ничего. И потому Нур-ад-Дин-младший промолчал. Но его старший тезка, усмехнувшись, протянул:
– Ах, молодость! Как ты хороша! Клянусь, почтенная Мариам, я бы тоже проспал, если бы мне было на двадцать лет меньше. Ибо в те дни, поверь, я спал столь крепко, что не слышал вообще ничего. Завидую я тебе, мальчик мой… Завидую…
«Ах, почтенный дядюшка Нур-ад-Дин! Не стоит мне завидовать. Ибо судьба твоя во сто крат прекраснее моей. Тебя ждет счастливая любовь, нежная жена. А меня… О, меня ждут долгие одинокие годы, которые не будет украшать ничего, кроме бесконечной работы. Ибо твоя невеста сейчас ласково улыбается тебе. Моя же отказалась от меня…»
В комнате повисло молчание. И мать и сын ощущали его, оно давило и вызывало слезы. А почтенный Нур-ад-Дин, наслаждаясь покоем, стал задремывать, чуть слышно похрапывая.
– Я благодарю тебя, мой мальчик, – чуть слышно проговорила Мариам.
– За что же, добрая матушка?
– За то, что не побоялся защитить меня от разбойников. За то, что не рассказал нашему гостю о том, что поссорился с малышкой Мариам. И за то, что твои глаза сейчас смотрят на меня с таким пониманием.
– Ах, матушка, поверь, я в эти минуты искреннейше завидую и тебе и дяде Нур-ад-Дину. Ибо ваш выбор уже сделан и судьба определена.
– Ох, сынок, это и так, и не так. Да, Нур-ад-Дин чудесный человек. Но я сомневаюсь, что он вообще когда-либо решится что-то изменить в своей жизни, не говоря уже о том, чтобы вновь пытаться найти себе жену. Но почему ты завидуешь нашему выбору? Разве твой выбор не сделан?
– О да, моя прекрасная матушка. Я люблю Мариам, и этого не дано изменить в этом мире никому. Но вот она… Мы… мы поссорились. И я в сердцах сказал, что она мне не нужна. А она мне ответила, что прекрасно проживет и без меня…
– А ты, глупец, вместо того чтобы заглушить ее слова поцелуем, убежал, пылая негодованием…
– Это так, матушка. Мой гнев был столь силен, что я поклялся никогда более не взглянуть ни на одну женщину…
– Мне жаль тебя, мальчик. И еще более жаль малышку Мариам. Потому что она тяжко переживает ваше расставание. Но, поверь, ты должен сам разрешить эту задачу. Увы, я могу лишь сказать, что дочь нашего гостя любит тебя и ждет. Но вот что станешь делать ты… О нет, я не берусь и представлять.
– Я тоже этого не знаю, матушка. Обещаю лишь, что я как следует подумаю над твоими словами.
Большего Мариам и не нужно было. Ибо ее сын всегда держал свое слово.
Первые розовые лучи восхода окрасили вершины тополей. С солнцем пробудился и почтенный Нур-ад-Дин. Новый день обещал новые заботы для всех, кто встретил появление светила здесь, в уюте гостевой комнаты.
«Но что обо всем этом скажет моя дочь? – с некоторой тревогой подумал Нур-ад-Дин. – И как она отнесется к тому, что я решу жениться?»
Макама двадцать первая
Утро, наступившее после столь страшной грозы, было воистину волшебным. Листва сияла всеми оттенками изумруда, камни улиц были влажны и черны, даже крыши домов, обычно серые от каменной пыли, ибо городок стоял почти у самой кромки пустыни, сейчас сияли первозданными красками камня или дерева.
Даже, казалось, прохожие, что спешили по своим делам, были добрее, спокойнее и свежее, словно избавились от груза нерешенных задач и нашли наконец ответы на вопросы, которые бесконечно долго мучили их.
Во всяком случае, у одного из тех, кто спешил этим утром в свои лавки, было именно такое ощущение. О да, бессонная ночь не прошла даром во всех смыслах этого слова. Ибо Нур-ад-Дину, почтенному купцу, безумно хотелось спать. И столь же безумно не хотелось тратить столь прекрасное утро впустую. Ибо он должен был – о нет, просто обязан был придумать для своей избранницы, своей ханым такой подарок, о каком она и мечтать не смела.
Было это утро необыкновенным и для Нур-ад-Дина-младшего, сына Мариам-кушачницы. Ибо он, верный своему слову, обдумал то, что рассказала ему мать на рассвете. И сейчас был полон надежд. Он наконец решил, что глупая размолвка, сколь бы оскорбительной она для него ни казалась, на самом деле была именно глупой и именно размолвкой, а вовсе не окончательным расставанием. Ибо если двое любят друг друга, грезят друг о друге ночами, то не следует обращать внимания на какие-то резкие слова. Более того, он, Нур-ад-Дин (о, это воистину было решение мужественного человека), должен попытаться примириться первым. И впредь, если, конечно, Аллах всесильный и всемилостивый позволит ему вновь соединиться с любимой, всегда мириться первым. Ибо это тоже есть обязанность умного и заботливого мужчины.
Мариам-ханым, проведя всю ночь за столь важным для себя разговором, напротив, была деятельна и полна сил. Ибо она почувствовала, что печаль по умершему мужу наконец перестала занимать все уголки ее души. Изумительное же ощущение свободы возродило ее дух, дав и надежду и силы жить и радоваться прекрасному дару Аллаха всесильного – самой жизни.
