Однажды поздно вечером, после ужина, Елизавета пригласила Мелвилла в свою опочивальню. Комната показалась шотландцу темной и душной; свечи тускло освещали позолоченный потолок и богатые золототканые гобелены, висевшие на стенах. Рядом с роскошной королевской постелью, устланной расшитыми покрывалами, стоял стол, весь покрытый серебром, и кресло, в котором вместо обычного сиденья лежали подушки от уровня пола. Кроме того, гость увидел «два серебряных ларца изысканной работы, в которых королева хранила бумагу и которыми пользовалась вместо бюваров, серебряную чернильницу и молитвенник на латыни, написанный королевой собственноручно и посвященный, судя по великолепному предисловию, ее отцу».[376] К королевской опочивальне примыкала ванная комната. В ней стояла диковинная ванна: вода в нее наливалась из «устричных раковин и всевозможных камней». С восточной стороны к опочивальне примыкала комната, в которой стояли музыкальные инструменты королевы, в том числе спинет и орган, а также часы «с колокольчиками, исполнявшие разные мелодии». Расположенная поблизости библиотека была наполнена книгами на греческом, латыни, итальянском и французском языках, переплетенными в красный бархат «с золотыми и серебряными застежками»; некоторые переплеты были отделаны жемчугом и драгоценными камнями. Потайным ходом можно было выйти из опочивальни в сад, а оттуда пологая дорожка вела к пристани, где Елизавета садилась на королевскую барку. Когда барка плыла по Темзе, на палубе жгли благовония, дабы закамуфлировать неприятные запахи, идущие от реки.
В мерцающем свете свечей Елизавета подвела Мелвилла к «столику», на котором стояли несколько миниатюрных портретов, завернутых в бумагу. На каждом из них она написала имена натурщиков. Она намеревалась показать ему портрет Марии, которым, по ее словам, она «часто любовалась», но первым портретом, который она развернула, оказался портрет Роберта Дадли, на котором она написала: «Портрет моего господина». Когда Мелвилл спросил, может ли он увезти этот портрет с собой в Шотландию, чтобы передать Марии, Елизавета отказала, объяснив, что «его портрет у нее единственный». Мелвилл остроумно возразил, что «у нее есть оригинал» – Дадли стоял «в противоположном углу комнаты и беседовал с Государственным секретарем Сесилом». Затем Елизавета взяла миниатюру Марии Стюарт и поцеловала ее. Мелвилл в ответ поцеловал Елизавете руку «за великую любовь к моей госпоже, которую я увидел». Он предложил, чтобы Елизавета послала Марии либо портрет Дадли, либо рубин – «большой, как теннисный мяч», – который королева также ему показала. Если Мария «последует ее совету, тогда она, со временем, получит и то, и другое, и все, что у нее есть». Пока же она согласилась послать своей кузине бриллиант в залог ее намерений.[377]
Во время пребывания в Уайтхолле Мелвилл часто сидел рядом с Дороти Стаффорд, чтобы «я всегда мог находиться рядом с ее величеством и она беседовала бы со мной». С леди Стаффорд и ее дочерью он познакомился еще в годы правления Марии I, когда они вынуждены были жить в ссылке в Европе. Они вспоминали, как «встретились, когда они проезжали через Францию».[378] Дороти и ее муж, сэр Уильям Стаффорд, вместе с двумя детьми, Элизабет и Эдвардом, обосновались в Женеве и там же вскоре, в октябре 1556 г., вступили в лоно англиканской церкви. Еще один их сын, Джон, родился и был крещен в Женеве и стал крестником Жана Кальвина. Сэр Уильям через несколько месяцев умер.[379] Переехав затем во Францию в начале правления Елизаветы, леди Дороти вернулась в Англию и вступила в свиту королевы.
Елизавете хотелось поразить Мелвилла своим пышным гардеробом. Каждый день она надевала что-нибудь новое, щеголяя французскими, итальянскими и английскими модами. «Она спросила, какое платье идет ей больше», – отметил Мелвилл. На ее вопрос он ответил: «Итальянское». Его ответ «ее порадовал, ибо ей приятно было продемонстрировать свои золотистые волосы в сетке и шляпке, как то принято в Италии. Ее волосы были скорее рыжеватыми, чем желтыми, и казалось, что они вьются естественным образом». Когда Елизавета спросила: «Какой цвет волос считается наилучшим и которая из двух королев красивее?» – Мелвилл дипломатично ответил: «Я сказал, что она – красивейшая королева в Англии, а наша – красивейшая королева в Шотландии». Но Елизавета упорствовала, и Мелвилл вынужден был ответить, «что они обе красивейшие дамы своих дворов и ее величество светлее, но и наша королева очень привлекательна». Затем Елизавета спросила шотландского посланника, кто из них выше ростом. Мелвилл ответил, что Мария, но прибавил, что Елизавета не слишком высока и не слишком низка.
«Затем Елизавета спросила, какого рода упражнениями занимается Мария. Я ответил, что [когда] я уезжал из Шотландии, королева только что вернулась с высокогорья, где она охотилась; когда у нее появляется время для отдыха от государственных дел, она читает хорошие книги, интересуется историей разных стран, а иногда играет на лютне и на спинете».
Елизавета спросила, хорошо ли играет Мария, на что Мелвилл ответил: «Прилично для королевы».
Однажды вечером Мелвилла отвели «в тихую галерею», где он стоял за одной из комнат королевы и слушал, как она играет на спинете. Елизавета была искусной музыкантшей; она хорошо пела и, кроме того, играла на лире и на лютне.[380] Через какое-то время Мелвилл отдернул гобелен, закрывающий дверь, и, увидев, что Елизавета стоит к нему спиной, вошел. Через несколько секунд королева заметила его, встала и, вместо того чтобы побранить его, объяснила: она не привыкла играть при мужчинах. Как правило, она играет в одиночестве, дабы «избежать меланхолии». Мелвилл поспешил извиниться и объяснил, как они с лордом Хенсдоном, братом Кэтрин Ноллис, проходили мимо двери в ее комнаты. Услышав «мелодию, которая привела его в восторг», он остановился за стеной. Слушая его, Елизавета села на низкую подушку, и Мелвилл опустился перед ней на колени, но она жестом велела ему подложить другую подушку под колено. Сначала он отказывался от такой чести, но королева настояла, чтобы гость взял подушку. Она позвала из соседней комнаты Дороти Стаффорд, чтобы та присоединилась к ним, а затем спросила, кто играет лучше – она или королева Шотландии. «Я воздал ей хвалу», – записал Мелвилл.
Через несколько дней молодой посланник приготовился возвращаться в Шотландию, но Елизавете не хотелось отпускать его. «Она сказала, что мне скорее наскучило ее общество, чем ей – мое», и просила гостя задержаться еще на два дня, чтобы он мог посмотреть, как она танцует; танцы были ее любимым времяпрепровождением. Каждое утро, дабы поддержать форму, Елизавета исполняла гальярду – придворный танец, включавший энергичные подскоки и прыжки; она всегда любила танцевать со своими придворными и иностранными послами. После танцев Мелвиллу задали неизбежный вопрос: «Кто танцует лучше, она или моя королева?» Шотландец ответил, что Мария «танцует не так живо и не с таким удовольствием, как она». Елизавета неоднократно выражала желание встретиться с Марией лично, и Мелвилл в шутку просил ее не ждать официальной королевской встречи, но поехать с ним в Шотландию в костюме пажа. Он предложил, чтобы в опочивальне королевы «в ее отсутствие все устроили так, будто она больна» и что посвятить во все нужно лишь леди Стаффорд и одного из камергеров. По словам Мелвилла, Елизавета ответила: «Увы! Если бы я могла так поступить». Посланник не сдавался: придворным скажут, что королева больна и она не велит себя беспокоить. Хотя Елизавета и отклонила его предложение, Мелвилл заметил, что «она воспользовалась всеми средствами, имевшимися в ее распоряжении, дабы я убедил свою государыню в великой любви, какой она к ней воспылала; она просила передать, что намерена забыть о всякой ревности и подозрениях и в будущем завязать более тесную дружбу между ними, чем та, что была прежде».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
