Официальная часть длилась не долго, Сергей, бывший последний раз в загсе на собственной свадьбе, в те, ещё советские времена, приятно удивился, не услышав длинных и нудных пожеланий крепить ячейку общества, мораль и нравственность, быть образцовой семьей, и так далее… Не поздравляли молодоженов и депутаты местного совета, а на их с Катей свадьбе, вспоминал Воронцов, депутат, старый, практически беззубый дед-фронтовик плел что-то на тему «плодитесь и размножайтесь» чуть не полчаса!
Покончив с необходимыми формальностями, молодые под звуки «Полета Валькирий» Вагнера — Лена не захотела выходить замуж под тривиальный марш Мендельсона — вышли из здания загса, выпили вместе с гостями по фужеру шампанского и расселись по машинам. Предстояла одна из главных свадебных забав — катание!
Гостей было вообщем-то не много, человек десять со стороны Бориса, две девушки-художницы со стороны Лены, Воронцовы и Светлана с ребятишками. В большие семиместные «Чайки» уместились все, и кортеж, гудя и бибикая, бабахая петардами и хлопушками из окон, устремился по главной улице поселка.
Воронцовы, как свидетели, сидели в одной «Чайке» с женихом и невестой. Борис, едва уселся на широком заднем диване, сразу обьявил водителю маршрут:
— Прямо, до водокачки, потом первый поворот налево, и по прямой километров пять, в гору! Там остановимся, я скажу, где!
— Куда ты собрался нас завезти? — удивился Сергей!
— О, Серега! Там есть одно местечко… Закачаешься! Красота необыкновенная! Я когда ещё пацаном был, загадал — если женюсь в своем родном поселке, после загса обязательно поедем сразу туда! Там… Ну я не знаю, хорошо там!
Счастливая невеста, а точнее, уже жена, только сверкала глазами из-под огромного, снежно-белого букета роз. Свадебное платье Лене шили какие-то её знакомые кутюрье, из этих, у которых «визажист — это сексуальная ориентация», но дело свое они «добре» знали, и это очень оригинальное творение, нежно розовое, пышное, «богатое» сверху, и узкое, облегающее снизу, как нельзя лучше гармонировало с синими Лениными глазами и розами.
Катя, чувствовалось, завидовала невесте — ещё бы, такая свадьба! Как и обещал Борис, Кате была выдана огромная, мохнатая медвежья шуба, чтобы не дай Бог, не застудить Воронцова-иладшего, или Воронцову-младшую, врачи так и не смогли до сих пор точно определить пол будущего ребенка.
«Чайки» мчались по белой, ровной, как стрела, дороге, давно уже оставив позади поселок. Вокруг расстилался прекрасный зимний пейзаж — заснеженные поля, темный лес вдали, силуэт церквушки на фоне очень светлого, голубовато-белого, бездонного неба. Бешенное, морозное солнце било прямо в глаза, и всем приходилось жмуриться, но все равно, штор никто не опускал, да и как можно было зашторить такую красоту!
Дорога постепенно забирала вверх, стеной подступил с двух сторон лес, в салоне «Чайки» стало темно от заслонивших солнце деревьев, потом подьем кончился, лес вдруг отступил, и машины вырвались на залитый солнцем, ослепительно блистающий заснеженный косогор.
— Стоп, машина! — скомандовал Борис, распахнул дверцу, помог Лене выйте, подвел её к краю дороги, махнул рукой:
— Ну как, нравиться?
Перед ними расстилалась огромная, уходящая на восток речная долина. Река, летом, видимо, не большая, зимой, покрытая снегом, скрывающим очертания берегов, казалось огромной, широкой и могучей в своей спящей красоте. Величественные сосновые боры возвышались на правом её берегу, левый уходил к горизонту плоской равниной, на которой то здесь, то там росли громадные, раскидистые дубы.
Кое-где у реки из снега торчали сухие метелки камыша, а на ровной, не тронутой белой скатерти снега виднелась аккуратная цепочка лисих следов.
Катя прижалась к Сергею, прошептала в ухо:
— Вот так живешь всю жизнь в столице России, а саму Россию увидишь вдруг только на тридцать четвертом году жизни! Господи, хорошо-то как!
Подъехали чуть отставшие две остальные машины. Гости выходили из салонов и все, как один, ахали! Мать честная, красотища! Радостный воплощению своей мечты Борис отобрал у кого-то из знакомых видеокамеру, снял Лену на фоне заснеженной реки, потом схватился за фотоаппарат, но тут вмешался Воронцов:
— Борька, ты же жених! Вернее, уже муж! Иди к молодой жене, я вас сниму!
— Э-э-э! Позвольте мне, вы же тоже не последнее лицо на свадьбе — свидетель! — раздался вдруг над ухом Воронцова низкий бас. Сергей повернулся и увидел склонившегося над ним того самого бородача, с которым он хотел познакомиться.
«Удачно!», — подумал Воронцов, отдавая фотоаппарт: «Будет теперь повод заговорить!».
Нафотографировавшись, выпив, кто шампанского, кто водочки, порядком замерзшие гости вернулись на свои места в машинах, и кортеж лихо понесся назад, в местную церковь, венчаться…
В церкви, пока молодой батюшка, больше похожий на рок-музыканта в рясе, выполнял все необходимое, Воронцов заскучал. Ему почему-то с дества не нравилось в церкви, запах ладана, горящих восковых свечей и общая атмосфера таинственного, внеземного, божественного внушали Сергею какой-то страх, похожий на страх смерти.
— Венчается раба божия Елена и раб божий Борис… — хорошо поставленным голосом тянул батюшка, а Воронцов внутренне сжимался, держа над головой невесты тяжелую венчальную корону.
Из церкви поехали домой, пировать. У дома молодых уже ждали старушки-соседки, Светлана на правах старшей родственницы вынесла икону, Борис с Леной поцеловали скорбный лик богородицы, потом начались всякие народные обряды, типа ломания каравая хлеба — кто больше отломит, тот и будет хозяином в доме.
Наконец Борис подхватил жену на руки и под восторженные крики гостей внес её в дом. Все гурьбой повалили следом, рассаживаться за накрытыми столами в «горнице».
В общей кутерьме Катя случайно столкнулась с бородатым, узнала его, а он — её. Оказалось, что Володя — давний завсегдатай «КИ»-клуба, и одновременно друг Бориса по давней работе в НИИ Архивного Дела. О Сергее он много слышал от Епифанова, а когда узнал, что знаменитый Воронцов — муж его одноклубницы Катеньки, удивлению Владимира не было предела…
Свадебный стол поражал изобилием. Запеченные поросята, гульчахра из курицы, пельмени, несколько сортов грибов, салаты, заливное мясо, красная рыба, икра…
«Борька с Ленкой угрохали на свадьбу все свои сбережения, да ещё и занимали, наверное!», — подумал Воронцов, усаживаясь, как положено свидетелю, справа от невесты.
И пошла гулянка! Звучали тосты, бухали в потолок пробки шампанского, гости азартно кричали «Горько!», дарили подарки… На террасе было прохладно, и после горячего все полезли из-за стола плясать, и выплясывали при этом так, что половицы гнулись, а на столе подпрыгивали рюмки. Приглашенный из Дома Культуры баянист отмотал все пальцы, пытаясь угодить всем, кому — рок-н-ролл, кому — барыню, кому — частушки…
Потом пели хором, в основном Света с соседками, и все больше русское народное, да какое-то самобытное, неизвестное, Сергей только удивлялся. И опять — поздравляли молодых, опять плясали, выбегали на улицу играть в снежки, и снова садились за стол…
Часам к девяти вечера «сменили обстановку» — невеста собственноручно зажгла свечи, свет на террасе потушили, откуда-то появилась гитара, и пошли более знакомые песни: Высоцкий, Розенбаум, Никитины, Цой, Науменко, Гребенщиков…
Гитара гуляла от одного исполнителя к другому, даже сама невеста «тряхнуло стариной», исполнив свою любимую «Черную кошку». Сергей, к музыке относящийся, как говориться, «с любовью и уважением», с удовольствием слушал, подпевал, заказывал новые песни — его-то природа обделила и слухом и голосом.
Неподалеку от Сергея сидел смуглый, чернявый парень, гость со стороны Бориса, всю свадьбу хмуро крививший губы. На волне всеобщего застольного братства его не веселое лицо как-то больно резануло Сергея по глазам, и он крикнул чернявому:
— А ты что такой кислый? Петь-играть можешь?
Парень словно бы отвлекся от своих мыслей — улыбнулся застенчивой, хорошей улыбкой и кивнул — могу!
— Гитару сюда! — зычно крикнул уже изрядно принявший «на грудь» Воронцов. Дали гитару. Чернявый провел рукой по струнам, запрокинул голову, и вдруг выдал резкий, рубящий ритм, дергая струны всей пятерней, а потом высоким и одновременно хриплым голосом запел:
Поставте памятник Свободе.Прекрасной деве, идеалу.Мерилу чести, патриотке,Так уважающей себя.Из мрамора адреналина,В зеленой тоге алкогольной,С отечной близостью инфарктаВзойдет на пьедестал она.Ее прекрасные ланитыВцелованы в гнилые десны,А девственность молочных железУдостоверит силикон.Глаза Свободы — словно небо.Зрачки — дымы канцерогенов.А губы алые СвободыПодобны дикторам ЦТ.Она ногою горделивоСтоит на цоколе гранитном,Миниатюрными ступнямиОбута в тапочки «Симод».В руках Свобода держит факел,Воспоминанье Нюренберга.И сотни тысяч наркомановПрикуривают от него.И вьется над её главою,Подстриженной под Аль Капоне,Прекрасный вестник мира — голубь,Кричащий почему-то: «Карр!».Вы восторгайтесь вашей девой,Ведущей вас к счастливой жизни,Но не забудте, замуруйтеВ бетонный пьедестал меня!
И столько было горечи, ярости и злости в этой диковенной песни, что притихли невольно гости, смолк «веселия глас», а Сергей почувствовал себя виноватым — не надо было трогать человека!
