но мысль была приятна.
А потом все резко, в одночасье, изменилось.
Трепыхнулись мохнатые ели. С хвойных лап, раздувая белые облака, покатились комья снега, и на поляну вышли они – двое. Не привыкшие таиться и выжидать. Ведомые лишь одной целью: если встречаешь не друга, не союзника – уничтожай.
Осознание пришло слишком поздно. Уже потом, когда разум поверил ошалевшим глазам, поднялась суматоха, и жалобно взвыл рог, но куда там!.. Лагерь находился слишком далеко, и помощи ждать было неоткуда.
Всем им, приехавшим за древесиной в то утро, просто не повезло. Каменные воины, соглядатаи Ярхо, давно исследовали север и подходили к княжьему лагерю со стороны леса. В то утро они случайно наткнулись на живых людей, и это означало только одно: гибель.
Второй раз взвыл рог, и его подхватило лесное эхо. Мужчины были вооружены топорами, но лезвия лишь тупились о гранит кольчуг. Раздался влажный хруст, и на снег хлынуло горячее, красное.
Прежде Совьон никогда не видела каменных воинов. Даже сейчас она не успела хорошо их рассмотреть – ни их серых лиц, испещренных ударами мечей, ни доспехов со сколами. Только оценила их проворные движения и тяжелый удар. Их было всего двое, но с противниками они расправлялись страшно ловко и искусно. Еще бы! Какое сопротивление им мог оказать десяток насмерть перепуганных людей? Из них опытных ратников – всего несколько.
В вышине каркал ворон Совьон, а на поляне, у самой реки, кричали мужчины. Кто-то, отброшенный каменным кулаком, проломил лед и пошел на дно. Вопль быстро закипал в горле и так же быстро затихал. Самые юркие из оставшихся в живых уже отвязывали коней от телег и вскакивали в седла, намереваясь скакать назад, к лагерю; не все успевали.
У Совьон даже не возникло мысли бежать. В бою не было место оцепенению или страху – как и всегда, по телу растекался огонь. Душа плавилась от мозга и до пальцев ног, мышцы сокращались, а кровь бурлила. Но когда она налетела на одного из каменных воинов, ее меч со звоном оттолкнулся от гранитной руки. Совьон выдержала первый удар, отразила второй. Отступая к реке, допустила опасную, ненужную мысль: она сражается с тем, кого нельзя убить. Значит, все, что она делает сейчас – лишь отсрочивает неизбежное.
С ее губ сорвался рык. Лезвие меча скользнуло по каменной груди противника, высекая чудовищный звук – разве что искры не прыснули. Совьон тут же опрокинули навзничь, и перед ней кувырком возникло небо, в котором вился ее ворон. Птица спикировала на каменного воина и забила крыльями, вереща почти по-человечески, но у соглядатая Ярхо не было глаз, которых ворон мог бы выцарапать, и кожи, которую бы он сумел порвать. Совьон поднялась на ноги. Вытерла темную кровь, слепившую ресницы, – она не заметила, когда ей успели разбить лицо. Может, при ударе ей сломали и какое-нибудь из ребер, но ярость клокотала внутри, и Совьон не почувствовала боли.
Каменный воин отшвырнул ее ворона, как мелкую муху, – тот пронзительно каркнул, вспорхнул раздавленным крылом и упал. Совьон набросилась на соперника с новой силой, и ее меч лязгнул о меч, выбивая град ударов. Где-то еще плакал рог, зовя на помощь, а потом внезапно затих.
Стоило ей оступиться, как каменный воин одним мощным движением раскроил ей живот. Прежде прочих ощущений появилось то, как что-то покинуло ее тело и потянулось к земле. Меч выпал из ослабевшей руки, и Совьон перехватила рану, будто могла удержать кровоточившее нутро. Она попыталась глубоко вздохнуть и распахнула глаза от удивления и ужаса. Колени подкосились, и Совьон опустилась на землю.
Последний удар обрушился на спину. Совьон рухнула набок, прижавшись щекой и виском к грязному снегу. Какое-то время она еще глядела вдаль стеклянными глазами, а потом ее накрыла тьма.
Повелитель камней и руд II
Маленькая мастерская Бранки напоминала сад. На полках и столешницах переливались ониксовые и агатовые ветви, унизанные малахитовыми листочками; их отяжеляли фрукты. Оранжевые – из пиропа и янтаря, красные – из граната и рубина, лиловые – из аметиста и чароита. Повсюду блестели цветы, и Лутый даже не знал названий многих из них. Лепестки были настолько тонкими и нежными, что казались живыми. Где-то из полураскрытого бутона проглядывала точеная топазовая тычинка, а где-то застывали алмазные слезы росы. Едва Лутый переступил порог мастерской, он удивился и вдохнул полной грудью, но запаха не было. Камень есть камень, даже искусно вырезанный.
– Это все – твое?
– Да, – сказала Бранка не без тени самодовольства. – Как тебе?
Лутый будто бы пропустил вопрос мимо ушей. Он наклонился к вишневому цвету, вытесанному из кварца.
– Ты сказала, что сувары украли тебя еще ребенком и ты не помнишь ничего о мире вне Матерь-горы.
– Так и есть, – отозвалась она. – Тебе нравится?
Лутый снова не ответил.
– Тогда откуда ты знаешь, как выглядят цветы и фрукты?
– Не все, что ты видишь, есть там, снаружи. – Бранка взглянула на носки сафьяновых башмачков. – Что-то я придумала, что-то взяла с изображений на сундуках и тканях, в горе довольно такого добра. Так тебе нравится?
Он продолжал деловито исследовать стебельки и листья, обнаруживая крохотных притаившихся жучков или маленьких сапфировогорлых птичек, прячущихся среди ветвей. Всесильные боги, Лутый – сирота и бродяга, он отродясь не видывал такой красоты и богатства!.. Конечно, ему нравится, конечно, он поражен, но роль, которую он для себя выбрал, не терпела пустых восхищений.
– Ну-у, – важно протянул Лутый, выпрямляясь, – это хорошо.
– Хорошо? – вспыхнула Бранка. – Всего лишь?
Прошло много времени с того дня, когда Лутый подстроил ее спасение. Бранка все чаще наведывалась к рабу в Котловину, но не потому, что Лутый единожды поймал ее у пропасти, и не потому, что он был хорош собой – нынче обросший и такой тощий, что смотреть страшно. Нет. Лутый расплескивал десятки сладких слов, способных тронуть сердце Бранки, однако в каждой речи оставлял щепоть горечи. Песня кулика, хвалящего свое болото. Загадка человека, повидавшего жизнь вне Матерь-горы.
Лутый явно был не первым пленным, познакомившимся с учениками старика Эльмы (как-то Бранка обронила: раньше их было семеро, но сейчас осталась лишь она). И, несомненно, Лутый был далеко не единственным, кого сразила мощь их таланта. Разве кого-то уберегла лесть? Хоть кого-то пощадили за добрые слова?
– Ну и что тебе не по душе, раб? – Бранка свела рыжеватые брови.
О, что это была за девица! Унесенная из родной деревни, она воспитывалась здесь, в чреве горы, вместе с другими ребятами, которым не посчастливилось родиться под Оойле-мели, южной
