К середине февраля Совьон приноровилась к жизни лагеря. Она даже поверила в то, во что верить не собиралась, – ее убедило огромное драконье тело, лежащее белой грудой среди разбитых шатров. И убедил тот, кто вырастил эту кожу. Совьон несколько раз издали видела Хьялму, и ей не нужно было быть одаренной вёльхой, чтобы почувствовать холод и силу. От него, даже на расстоянии в десятки шагов, веяло древним, неподвластным разуму Совьон северным чародейством, и от этого становилось неуютно. Совьон многое повидала, но такое встречала впервые. Баснословная мощь, объяснения которой она не находила. Ведьмино чутье признавало в Хьялме оборотня, но лишь на какую-то часть. Это было совсем не похоже на оборотничество Та Ёхо: нечто намного грознее и необъятнее.
Стоило Совьон прибыть в лагерь, как слухи поползли и о ней. Наверняка этим она была обязана людям, пришедшим вместе с Латы. Она знала, что ее называли ведьмой – люд перекатывал шепотки за ее спиной, но пока толки оставались лишь толками, Совьон не беспокоилась. Больше ее тревожила жизнь Жангал – что ни говори, а девушкам, особенно таким юным и не успевшим заматереть, как Совьон, в походном лагере не место. Возможных обидчиков – море.
Поэтому Совьон часто наведывалась к рабыне: Жангал поселили в шатер, где пришлая знахарка выхаживала раненых. Знахарку, Магожу, молва тоже клеймила ведьмой – это была неприветливая женщина преклонных лет, с розовой бородавкой на носу и лохматыми русыми косами, до сих пор – недюжинно крепкая и высокая, едва ли не выше Совьон. Поговаривали, что Сармат погубил ее мужа и сыновей, и сейчас Магожа повелевала всеми лагерными лекарками. Жангал она сразу невзлюбила – за юность, робость и цвет кожи. Поэтому Совьон приходила к раненым не только помочь в хлопотах, но и проверить, не сживает ли Магожа девочку со свету. Жангал это понимала. Она доверчиво тянулась к Совьон, как зашуганный зверек, почувствовавший, что здесь не тронут.
В то утро Совьон снова пришла к Жангал – женщины, сидя на лавке в шатре, измельчали травы для снадобий, которые Магожа заготавливала впрок. Жангал рвала в холщовый мешочек засушенную руту и тысячелистник, а Совьон мяла в ступе семена пажитника. Тукерка хорошо понимала княжегорский язык, хотя не слишком уверенно говорила – тем не менее беседа складывалась сносно. Жангал оказалась тихой и любезной, и Совьон в который раз поразилась, насколько жестоки пряхи, ткущие человеческую судьбу. Жизнь семнадцатилетнюю Жангал не баловала – еще до того утра рабыня начала рассказывать о своем детстве в ханской ставке и о родственнике покойной матери, который привел ее на невольничий торг и продал купцу из северной Пустоши. А потом, как говорила тукерка, рассеянно пожимая плечами, горести закружили, как в водовороте. Базары в шумных городах Княжьих гор, переезды по скалистым дорогам… Жангал купил один богатый человек, впоследствии подаривший ее Дагриму из Варова Вала.
В юности Совьон тоже держали в рабстве, да и вся ее юность была не сахар – либо помирай, либо учись кусать и рвать. Вот Совьон и научилась. О прошлом она вспоминать не любила, но когда слушаешь о чужой недоле, волей-неволей допустишь мысль и о своей. Правда, беды посыпались на Совьон только после того, как она ушла от Кейриик Хайре, а тогда ей уже было восемнадцать зим. Смешной возраст для вёльхи, но существенный – для обычной девицы в Княжьих горах. Больших и маленьких несчастий, обрушившихся на Совьон, стало так много, что в свое время она подозревала: это – месть покинутой Кейриик Хайре, желавшей, чтобы ее ученица воротилась в Висму-Ильнен. Но иногда Совьон сомневалась. С одной стороны, наставница очень ее любила. С другой, Кейриик Хайре всегда была жесткой и властной, а воспитанница ее предала. Могла ли она пожелать юной Совьон мучителей, похожих на того, что сейчас изгалялся над Жангал? Хотелось верить, что нет, однако материнские чувства могущественной вёльхи – совсем не то, что чувства смертной женщины. Будь оно так, Совьон бы не удивилась.
После Совьон принялась измельчать кору ольхи, Жангал – собирать вязанки сушеных ягод и чеснока. В то утро забитая рабыня была особенно улыбчива и благодушна. Она то и дело начинала петь какую-то тукерскую песню, щурясь на ласковый зимний свет, отражавшийся от белых сугробов. Совьон знала, почему – давно выяснила, что подле нее Жангал чувствовала себя безопаснее, чем когда-либо. В это время ее не ругали и не гоняли с поручениями. Что о Дагриме, то он был слишком занят в лагере, а когда приходил проведать Жангал, – Совьон застала это однажды – у тукерки становился такой несчастный вид, что даже ворчливая Магожа, которая на дух ее не переносила, тотчас же находила Жангал какое-нибудь дело и забирала с глаз бывшего дозорного. Оттого день ото дня рабыня становилась все радостнее и веселее.
– Жамьян-даг, Жамьян-даг. – Жангал было не под силу выговорить ее имя. Тогда Совьон рассказала, как звала ее другая тукерская женщина, Хавтора из черногородского каравана, – в честь степняцкой богини войны.
– Да? – Совьон собственным ножом резала ольховую кору, сбрасывая кусочки в чан с водой.
Жангал приосанилась, одернула платье – на коленях у нее лежали сухой багульник и головки чеснока в отслоившихся чешуйках. Жангал всегда хотела выглядеть собраннее, когда начинала говорить на неродном языке.
– Пащ-щиму тэб'я, – она старательно выводила звуки, – нэ убил'я м'йортвая во-да?
«Почему тебя не убила мертвая вода?» – Совьон и Жангал часто помогали знахарке и довольно много беседовали (для женщин, одна из которых не была словоохотливой, а вторая находила сложной княжегорскую речь). Но вопрос, наверняка долго терзавший ее, рабыня решилась задать лишь сейчас.
Совьон сбросила очередные кусочки коры и, поболтав пальцами в чане, перехватила нож. Задумчиво потерла нос тыльной стороной ладони.
– Сама-то как думаешь?
Жангал замялась.
– Ты бажу-хоре, – предположила она неожиданно твердым голосом, – кольдунь'я.
В ответ Совьон только пожала плечами:
– Может быть, и колдунья.
– Кашекер – ша-ман-ка – говориль, я тож-жэ могу быть бажу-хоре. – Жангал произносила слова осторожно, мягко, но в пасленовых глазах тлели угольки.
Совьон посерьезнела. Села прямо и пристально посмотрела в лицо рабыне.
– Что ж, – протянула она, – лучше бы тебе не быть бажу-хоре.
– Жамьян-даг…
– Брось, – перебила Совьон, – я знаю, к чему ты клонишь. Нет, я не стану обучать тебя тому, что знаю.
Тень легла на лицо Жангал, и Совьон поняла, что не ошиблась.
– Я знаю, для чего тебе это, – сказала она, с плеском бросая кору в чан. – Только, поверь мне, убить человека топором или мечом намного проще и безопаснее, чем наложить на него чары. Даже девице, которая и оружия в руках никогда не держала.
Жангал подняла на нее тяжелый
