сотрудники, щеголявшие в полувоенной форме, иронически называли «земгусарами»), была признана царским правительством, надеявшимся на то, что «общественные силы» помогут исправить катастрофическое положение со снабжением войск. Официально, Земгор и ВПК преследовали ту же цель, но на практике с самых первых дней между ними и властями империи развернулась подспудная борьба.
Николай II и его министры рассматривали возглавлявших эту организацию людей (среди которых был и «личный враг» монаршей семьи А. И. Гучков) исключительно как хитрых интриганов, надеявшихся проложить мостик от Государственной думы в действующую армию. Такая характеристика вполне соответствовала когнитивному горизонту царя, судорожно цепляющегося за обломки самодержавия и видевшему в Государственной думе только лишь врага. Для «кадетов» же создание Земгора и ВПК было вопросом выживания – как партийного, так и государственного. Будучи патриотами, они желали поправить военное положение общими усилиями, а как политики, естественно не могли не учитывать создавшейся возможности заручиться симпатиями армии.
Таким образом, обе стороны заранее были настроены неискренне: царь рассчитывал использовать «земгусарство» только в разрешении практической задачи перевода отечественной промышленности на военные нужды, а П. Н. Милюков надеялся превратить военно-промышленные комитеты в источник политического влияния «кадетов», связав военные усилия страны с необходимостью расширения полномочий Государственной Думы, а именно – создания правительства «общественного доверия». Связать монархию формируемым на базе парламентской коалиции кабинетом было давней целью либералов, и теперь ее достижение казалось близким, как никогда прежде. Терпящая военное поражение «бюрократия» обязана была признать невозможность управлять империей при помощи одних лишь чиновников. Будущее показало, чего стоили эти расчеты умеренной думской оппозиции.
Куда труднее оценить непосредственную эффективность деятельности военно-промышленных комитетов. Критики обычно упирают на то, что государство выделяло земгусарам огромные средства, бесконтрольно распределявшиеся внутри их организации (а на практике – нескольким, подчас конкурирующим между собой структурам), вследствие чего коррупция стала повсеместным явлением. В то же время им не удалось повторить ни достижений немецкой бюрократии, организовавшей чрезвычайно эффективное управление военным производством, ни англо-французской оборонной промышленности, объединившейся в общенациональные централизованные организации. Земгор и комитеты получили военные заказы на сумму в более чем шестьсот миллионов рублей, а выполнили – менее чем наполовину. Вместо этого, как утверждалось тогда, земгусары предпочитали укрываться от военной службы на почетных и хорошо оплачиваемых местах, где могли спокойно «заниматься антиправительственной агитацией».
С другой стороны, фактическое начало деятельности комитетов совпало с завершением немецкого наступления на Востоке и наращиванием поставок в Россию военного снаряжения из стран Антанты. Тысячи сотрудников, занятых в работе «общественных структур», трудились над улучшением военного снабжения армии, и это тоже не могло не оказать своего влияния. К началу 1917 году Российская империя самостоятельно производила больше половины отправляемых на фронт снарядов и патронов.
В остальном, как и прежде, царская армия полностью зависела от поставок: половина парка ее тяжелой артиллерии, две трети имеющихся пулеметов, подавляющая часть автомашин и самолетов были получены от союзных или нейтральных стран. Но и этого было недостаточно. Так, на весь российский фронт в феврале 1917 года имелось около десяти тысяч грузовиков, что было ровно в девять раз меньше чем в одной только французской армии. Отсутствие зенитных орудий, тоже ставшее хронической проблемой русской армии, вызывало постоянные жалобы солдат и офицеров, буквально затерроризированных постоянными налетами германской и австрийской авиации.
Таким образом, можно сказать, что хотя появление военно-промышленных комитетов и благоприятно сказалось на снабжении войск, однако роль, сыгранная непосредственно ими, оказалось чрезмерно преувеличенной. Тем не менее, в 1915–1917 гг. представление о решающем значении комитетов в восстановлении боеспособности царской армии было распространено и в войсках, и в обществе. Николай II и крайне правые могли сколько угодно злословить насчет «фрондирующего земгусарства» – российское общество считало иначе, связав все военные неудачи с неспособностью бюрократии эффективно управлять страной, а успехи – с деятельностью Львова и Гучкова.
19 июля. «Прогрессивный блок»
Прерванная войной работа российского парламента возобновилась в сгущающейся атмосфере ожидания военной катастрофы и глубокого недовольства «режимом». Скандал разразился уже на первом заседании, когда подавляющая часть собравшихся в Петрограде депутатов (кроме крайне правых) отказалась поддержать правительственную декларацию. И это было лишь началом кризиса.
П. Н. Милюков увидел в сложившейся ситуации шанс, которого у российской оппозиции не было со времен поражений царских армий на Дальнем Востоке. Он предложил думским фракциям лозунг, способный объединить и умеренных монархистов, и сторонников республиканского строя, и центристов и левых. Лидер «кадетов» потребовал от царя согласиться на «правительство, пользующееся доверием страны», то есть созданное на основе думской коалиции. 20 июля депутаты проголосовали за предложенную «Партией Народной Свободы» формулировку.
Не теряя времени, Милюков тут принялся сколачивать межфракционный союз, получивший название «Прогрессивного блока». Шесть ведущих политических сил страны, от «кадетов» до националистов, вошли в новый блок, собравший под своими знаменами половину депутатов Государственной Думы. Одновременно с этим, Милюков заключает неформальный союз с левыми. Расчет последних очень прост – выступая против «николаевского самодержавия», буржуазия (то есть участники блока) прокладывают дорогу конечному торжеству социализма. Таким образом, если кадеты и октябристы еще надеялись спасти российскую монархию буквально против воли «самодержца», то даже умеренные социал-демократы заранее готовились к «классовым боям» (теоретическим, разумеется) будущего.
А у Николая II, слишком ограниченного, чтобы оценить все возможности и опасности, возникшие с появлением «Прогрессивного блока», весь вопрос вновь сводился к упрямому желанию удержать хотя бы те осколки самодержавия, что еще сохранялись после событий 1905–1907 гг. Отказ от «монарших прерогатив», то есть от права самому назначать и снимать министров, был абсолютно неприемлем – и потому монарх принял «вызов» Государственной Думы. Удивительно, насколько упорно этот человек, не любящий и не умеющий заниматься государственными делами, цеплялся даже не за власть, а за призрак ее.
Тем не менее, у Николая II в распоряжении еще имелись немалые возможности. В августе он демонстративно подавил «министерскую фронду» – все министры, дерзнувшие поддержать требования «Прогрессивного блока», были сняты со своих должностей. А в начале сентября царь отправил Государственную Думу «на каникулы». В то время, как на Западе формировались не партийные, а коалиционные или «общенациональные» кабинеты, в России политический кризис приобрел хронический характер и возможность его разрешения в рамках действующих структур с каждым днем становилась все менее реальной.
26 июля – 8 августа. Рижский пролив
Хотя Эрих фон Фалькенхайн и положил под сукно военные планы Людендорфа и Гофмана, он не мог запретить германскому флоту произвести масштабную «диверсию» на Балтике. Усилив свой флот на Балтике эскадрой дредноутов, немцы сумели прорваться в Рижский залив, однако военный эффект от этого набега оказался минимальным. Обстреляв побережье и
