Спроси любого бомжа, того же Кизю:
— Как дела?
И Кизя, как всегда, браво ухмыльнется и ответит из мусорного ящика:
— Высший класс!
Академик Бобылев все больше убеждался, что ему необходимо совершенно по-новому обосновать террор. Именно твердость его внутренней позиции обязательно наведет в стране порядок. Новый бобылевский террор будет ни правым кадетским, ни анти-правым, ни анти-столыпинским, ни, тем более, левым — революционно-чекистским. Социальные необходимые изъятия ни в коем случае не должны быть массовыми, а должны быть точечными и направленными исключительно на пользу русского общества! Эти казни не должны и не будут походить на заказные убийства, потому что у него, у академика Бобылева, хотя он беднее мурашинского безработного лесоруба, нет и не будет никаких меркантильных соображений. Лично он никакой выгоды от спасительного для России дозированного террора иметь не будет!
Обнищавшая страна нуждается не в западных кредитах, а в самоочищении от чрезмерно зарвавшихся, потерявших чувство меры и социальной опасности нуворишей! Только проведя точечные казни, мы избежим новой изничтожающей революции, которая опять на века затянет Россию в пропасть смуты.
Но сумеет ли Россия пережить еще одну революцию? Всплывет ли Россия из кровавой пучины, останется ли Россия Россией?…
На эти ножевые, бьющие по сердцу вопросы даже великий разум академика не находил ответов. Бобылев страдал — и сомневался, и думал, и вспоминал Оленьку Ланчикову, но все не начинал никаких решительных действий. Замышляя террористические акты, Бобылев ни разу — даже на часок — не выставил из гаража самородка Зобова. А вонючий Оленькин протеже во сне порой так храпел, что мешал академику думать. Когда же лесоруб, наконец, просыпался, то уходил, не прощаясь с академиком, и заявлялся, не здороваясь.
И с каждым таким проявлением хамской сущности коренного мурашинца академику становилось все более очевидно, что именно ему и только ему — Бобылеву — выпал великий жребий. Ему предстоит спасти Россию, и для этого необходимо незамедлительно уничтожить десятка три — минимум двенадцать! — собственников, которые потеряли от жадности голову и своей неуемной алчностью в очередной раз нарушили плавность паретовских, земских, столыпинских и, наконец, бобылевских всеобъемлющих социальных преобразований и статистических построений.
7.
После выхода на пенсию академик Бобылев стал тосковать по своим ракетам, поскольку был напрочь теперь лишен возможности о них заботиться. Раз в два-три месяца, оставляя самородка одного дремать в гараже и не показываясь в тот день в бывшем “Ремонте босоножек” — учреждении, в котором академик консультировал (разумеется, бесплатно) по всем вопросам бывших сослуживцев и всех, кто туда случайно забредал, Бобылев на метро добирался до Всероссийского выставочного комплекса, чтобы издали поглядеть на тускло сияющие имперским могуществом, всеуничтожающие творения своих рук и хоть таким косвенным образом утишить тоску сердца. Месяца полтора назад, подходя к павильону “Космос”, академик вдруг обнаружил, что постамент, сооруженный специально для его любимой “Ивушки-7” (по классификации бывших друзей) или “Сатана—66” (по классификации бывших врагов), пуст! На гранитном замечательном возвышении ничего не стоит! Бобылев со всех ног побежал в дирекцию Комплекса и по дороге узнал у сторожихи, что красавицу-ракету вывезли на мытищенский приемо-сдаточный пункт цветных металлов. Он сразу помчался в Мытищи, но, к сожалению, опоздал — его ракету уже распилили “болгарками” — переносными циркулярными пилами по металлу — на мелкие кусочки! Валерий Валерьевич затаил крепкую обиду и первую неделю думал, что его парадное место на Выставке достижений бывшего народного хозяйства займет многоразовый космический корабль “Буран”. Но вскоре выяснилось, что “Буран” отбуксировали еще дальше — на Чапчаховский авторынок и приспособили под молодежный пивной бар. Тут Бобылев почувствовал неладное. С письмом от Президиума Академии, подписанным также руководством Дома Ученых, в котором содержалось категорическое требование восстановить космическую экспозицию, Бобылев записался на прием к директору Выставочного комплекса. В письме было ясно указано, что разделяющиеся боеголовки ракеты в целях безопасности юных посетителей были заменены в выставочном экземпляре точными копиями из папье-маше и что именно эти муляжи как нельзя лучше способствуют военно-патриотическому воспитанию подрастающего поколения.
Но оказалось, что в гигантском павильоне (размером с половину перекрытого футбольного поля) отнюдь не меняют экспозицию и что это вовсе не всегдашние интриги руководства завода им. Гуничева против его родного волгоградского оборонного завода “Гаврош”. Все многоразовые и одноразовые ракеты, все экспонаты космической связи, скафандры, средства жизнеобеспечения — словом, все космические причиндалы вышвырнул из павильона “Космос” его новой владелец господин Капелевич, который теперь продает в павильоне новые корейские автомобили, а также подержанные английские снукерные столы.
Одержимый Бобылев подстерег господина Капелевича и попытался объяснить ему, что тот рушит само будущее — и не только светлое, а какое бы то ни было будущее России. Господин же Капелевич взял письмо от Дома Ученых, посмотрел на подписи и вместо того, чтобы прислушаться к голосу разума, сделал из этого судьбоносного документа бумажную птичку и запустил ее прямо в лицо негодующему академику.
Но Бобылев решил во что бы то ни стало вернуть павильон “Космос” космической и авиационной промышленности России. Чтобы серьезно обосновать будущее обращение от ученых-оборонщиков в Государственную Муму (ударение на первое “му”), академик опять налег на социальный рычаг, разработал очередной опросник и на аллее Космонавтов возле бронзовых бюстов первопроходцев невесомости стал узнавать общественное мнение по поводу закрытия на Всероссийской выставке космического павильона. На беду академик забыл в гараже пенсионное удостоверение, и наряд милиции принял его за толкача наркотиков. Глупые менты потребовали, чтобы Бобылев с ними делился и платил им за место. Когда самопальный социолог напрямую спросил у милиционеров — хотят ли они видеть “Ивушку-7” на прежнем месте, милиционеры решили, что старик над ними издевается, отволокли его в отделение, бросили в обезьянник и отмонтировали академика по ребрам. Тем не менее, вопреки преступным действиям милиции, Бобылеву удалось-таки сделать статистически достоверный срез общественного мнения.
Оказалось, что из тысячи трехсот тридцати опрошенных школьников ни один не то что не мечтает, а ни в коем случае не хочет становиться ни космонавтом, ни, тем более, летчиком!
Восемнадцать лет назад, когда в Костроме в самом начале летних каникул на одной из белых колонн здания бывшей гауптвахты Бобылев приклеил одно-единственное, написанное им от руки, объявление о записи в клуб “Юных космонавтов”, к нему пришло больше двухсот ребят! А сейчас сограждане охвачены нелепой жаждой наживы. И никто в ум себе не берет, что скоро придется защищаться от захватчиков, которые придут не по земле. И что даже российские просторы, как и извечное спасительное бездорожье, и зимние лютые морозы, теперь не защита и не подмога. Угроза существованию и рода, и славянского племени, да и самой русской государственности грядет с неба. Не в виде тривиальных бомб, а в виде различных излучений. И чтобы спастись, уберечься от грядущей неминуемой гибели, чтобы выжить и сохраниться на планете, — надо стеречь и оберегать, как зеницу ока, небо над своей головой. Для этого необходимо, чтобы каждое новое поколение с детства, с самых юных лет хотело летать! Дело совсем не в романтике, а в безопасности! По твердому убеждению академика Бобылева, русские, если они не будут смотреть в небо с надеждой обрести крылья, обречены. Мы погибнем, если не оторвем взгляд от меркантильной земли и не устремимся в небо!
Совсем недавно, в одну из последних суббот, в полном расстройстве патриотических чувств академик Бобылев, чтобы отойти душой, пришел в два часа пополудни в старый музей Авиации и Космонавтики на Красноармейской улице. Он стал искать обычную для этого часа и дня длинную очередь за билетами, чтобы узнать, кто крайний, и вдруг с ужасом убедился, что возле музея Авиации он стоит один! В субботу! Днем! Академик купил за семь рублей билет и в полном одиночестве стал бродить по маленьким залам Великой Отечественной войны, перелистал фотографии летчиков-героев, потрогал свинченные со списанных самолетов скорострельные авиационные пулеметы и прослезился, глядя на миниатюрные неработающие копии авиационных моторов и нелетающие крошечные модели истребителя Як-9 и пикирующего бомбардировщика Пе-2. Сокрушаясь, Бобылев спустился по лестнице. У выхода из музея его — все еще единственного посетителя — поджидала контролерша, чтобы провести за угол в зал Космической славы. Они вдвоем обошли старое здание, покрашенное облетающей темно-зеленой краской, и контролерша специально для академика открыла бедную, пыльную экспозицию, — после 1986 года там не появилось ни одного нового экспоната! Двигатель Цандера, похожий на самодельную газовую горелку, пульт управления “Бурана” — навсегда погасший и вделанный прямо в штукатурку стены, первые стратосферные высотные костюмы на шнуровках, немногие выцветшие фотографии под исцарапанным полупрозрачным оргстеклом…
