Quant à mon voyage en Russie, je n’y ai nullement renoncé, mais je ne pourrai le faire qu’au printemps prochain. La saison est déjà si avancée que si j’allais maintenant à Pétersb<ourg>, je me verrais obligé d’y passer tout l’hiver, ce qui ne saurait me convenir et ce à quoi ma femme, d’ailleurs, ne se résignerait jamais, et un séjour de quelques semaines ne remplirait pas l’objet pour lequel je veux y aller. Je vous ai dis, je crois, que c’est principalement sur l’intérêt de la Gr<ande>-Duchesse M<arie> que je compte pour placer l’une ou l’autre des petites à l’Institut. Mais comme la G<rande>-Duchesse attend ses couches, le mois prochain*, le moment serait peu opportun de s’adresser à elle. Mes propres affaires, d’ailleurs, ne s’accommoderaient pas d’un séjour, comme le dernier. Cette fois, quand j’irai en Russie, je veux y passer des mois entiers, ne fût-ce que pour avoir le loisir d’aller vous faire une visite à Ovstoug, et pour réaliser tout cela j’ai besoin d’avoir un été tout entier à ma disposition.
C’est une triste chose que de devoir ainsi ajourner à des mois les projets qui nous tiennent au cœur. Mais qu’y faire? A mesure que l’âge vient, la dépendance de l’homme redouble, jusqu’à ce qu’enfin on se trouve un beau matin cloué à sa place, comme un arbre en terre. Grâce à Dieu, je n’en suis pas encore là, et si Dieu nous prête vie, nous nous reverrons bien certainement l’été prochain*.
Vous ne parlez pas dans vos lettres de la santé de Dorothée, ce qui me fait croire, chers papa et maman, que les nouvelles que vous en recevez sont satisfaisantes. Faites-lui, je vous prie, mes amitiés, ainsi qu’à son mari. Mon silence, j’espère, ne pourra ni me faire entièrement oublié par elle, ni la faire douter de l’attachement que je lui porte. Quant à Nicolas, qui, je présume, est plus que jamais à Varsovie, puisque l’Empereur s’y trouve en ce moment, je m’en vais tout à l’heure essayer de lui écrire et je veux même lui adresser cette lettre pour vous la faire parvenir. Cela m’épargnera des redites, à moi, et un grand détour à la lettre… Et lui aussi, quand donc le reverrai-je?..
Quelques jours avant mon départ de Munich j’ai reçu la lettre de change de 3000 r<oubles> que vous avez eu la bonté de m’envoyer par Pétersb<ourg>. Je vous en offre mes plus sincères remerciements.
Comment ont été vos récoltes cette année? Des voyageurs russes m’ont assuré qu’en général la récolte a été bonne en Russie. Dieu veuille vous dédommager des trois terribles années dont vous venez d’être affligés.
Adieu, chers papa et maman. Que le Ciel vous protège et vous conserve. Je baise tendrement vos mains. T. Tutchef
Перевод
Веймар. 10/22 сентября 1841
Любезнейшие папинька и маминька, я получил в Веймаре ваше последнее письмо, помеченное 3 августа. Вы знаете, что я уже давно хотел побывать в этом городе. Я дал этот обет в честь Гёте и вот теперь осуществил его в честь Мальтица, которому обещал при его отъезде из Мюнхена посетить его на новом его месте. Мне кажется, я писал вам как-то, что он был назначен поверенным в делах в Веймаре, награда, которую он весьма законно и уже давно заслужил. Итак, мы встретились здесь после четырехмесячной разлуки, очень довольные тем, что снова увиделись. Нельзя сказать, чтобы Веймар был слишком занимательным в качестве постоянного местопребывания. Это маленький городок, живущий своим прошлым. Но что придает действительную ценность Веймару как дипломатическому посту, это личность великой герцогини*. Я в первый раз имел честь представиться ей, и, несмотря на все хорошее, что я слышал о ней, она еще превзошла мои ожидания. Нельзя сочетать большей приятности с большим достоинством. В одно и то же время она в высшей степени grande dame и очень любезная женщина. Она совсем недавно вернулась из Петербурга и еще полна радостных впечатлений от того, что повидала свою родину и свою семью. Она соизволила оказать мне самый милостивый прием. В течение моего восьмидневного пребывания здесь я три раза обедал у нее и один раз провел вечер. И сейчас я только что вернулся из загородного дома, где она проживает в это время года. Из русских я видел у нее сегодня госпожу Васильчикову, жену председателя Совета, с дочерью*.
Хороший прием, оказанный мне здесь, еще более ценен для меня потому, что мое путешествие в Веймар, помимо желания свидеться с Мальтицами, имело еще другую цель, более непосредственно личную для меня. Вот в чем она заключается.
Я сообщал вам о моем намерении поместить трех старших моих дочерей в институт в Петербурге. Но, как вы сами заметили, Анна одна в таком возрасте, что может быть принята тотчас же. Две другие слишком юны для этого. И вот их тетушка Мальтиц, с тех пор как она в Веймаре, предлагает мне, если я решусь отвезти Анну в Россию, оставить у нее на время двух младших*. Я убедился в том, что во многих отношениях подобный выход был бы наилучшим в интересах детей. Вы знаете, что здесь есть русская церковь и русский священник, так что, воспитываясь здесь, дети не останутся чуждыми ни своей религии, ни своему языку и будут достаточно обучены им к тому времени, когда достигнут надлежащего возраста, чтобы в свою очередь поступить в институт. Клотильда, которая любит их как нельзя больше, будет заботиться о них, как о своих собственных детях, и, благодаря ее положению в этой стране, я могу надеяться на то, что она без труда обратит на них внимание и благосклонность великой герцогини. Что касается до их содержания, которое я, разумеется, целиком беру на себя, то оно обойдется мне не много дороже, чем если бы я оставил детей при себе. Самое существенное теперь убедить мою жену согласиться на это устройство, а добиться этого будет нелегко, ибо она очень привязана к детям и с трудом решится расстаться с ними. Однако же придется это сделать. Ибо если, как мы решили, мы поедем в Петербург будущей весной, необходимость тащить с собой весь выводок до бесконечности осложнит путевые хлопоты и расходы, и для меня было бы большим облегчением иметь возможность оставить хотя бы часть детей в Германии в таких надежных руках, как у Мальтицев.
Моя жена, совершившая со мною большую часть путешествия, рассталась со мною только в Карлсбаде, откуда она прямым путем вернулась в Мюнхен, чтобы не слишком долго оставлять детей без своего надзора. Мы начали с Праги*, мне еще незнакомой, которую я осмотрел с величайшим интересом. Это великолепный город, в некоторых отношениях напоминающий Москву. В Карлсбаде сезон кончался, когда мы туда приехали*, и мы застали там уже немного народу. Теперь я подумываю о возвращении. Я выеду отсюда послезавтра и отправлюсь через Лейпциг, где сейчас ярмарка, и Дрезден, где рассчитываю повидать кузину Языкову, рожденную Ивашеву*. Благодаря железным дорогам, часть которых уже завершена, все эти города приблизились друг к другу как по волшебству. Через несколько дней будет вполне закончена железная дорога между Лейпцигом и Берлином, и то путешествие, на которое доселе требовалось два дня, возьмет всего семь часов. Спустя некоторое время вся Германия, благодаря железным дорогам, займет на карте путешественника не больше места, чем занимает сейчас одна из ее провинций.
Что касается до моего путешествия в Россию, то я от него отнюдь не отказался, но осуществить его могу лишь будущей весной. Надвигается осень, и если бы я отправился в Петербург сейчас, то оказался бы вынужденным провести там всю зиму, что совсем неудобно для меня и с чем моя жена к тому же никогда бы не примирилась; а поездка на несколько недель не оправдала бы цели, из-за которой я хочу ее предпринять. Я, кажется, говорил вам, что рассчитываю главным образом на участие великой княгини Марии Николаевны, чтобы поместить одну из девочек в институт. Но ввиду того, что великая княгиня в будущем месяце должна родить*, было бы несвоевременно обращаться к ней теперь. К тому же мои собственные дела потребуют более продолжительного пребывания, чем прошлое. На этот раз, когда я поеду в Россию, я хочу провести там несколько месяцев, чтобы иметь досуг навестить вас в Овстуге, а дабы осуществить все это, я должен иметь в своем распоряжении целое лето. Весьма грустно, что таким образом приходится откладывать надолго намерения, которые так близко нас затрагивают. Но что делать? С годами зависимость человека возрастает, пока наконец в одно прекрасное утро он не окажется пригвожденным к своему месту, как дерево к земле. Благодарение Богу, я еще до этого далек, и, если Господь продлит нам веку, мы непременно свидимся будущим летом*.
Вы не упоминаете в ваших письмах про здоровье Дашиньки, из чего я заключаю, любезнейшие папинька и маминька, что вы получаете от нее удовлетворительные известия. Передайте, прошу вас, мои дружеские приветствия ей и ее мужу: надеюсь, что мое молчание не приведет к тому, что она совсем забудет меня или станет сомневаться в моей привязанности к ней. Что касается Николушки, который, я полагаю, более нежели когда-либо в Варшаве, так как в данную минуту там находится государь, то я попробую написать ему сейчас и даже хочу адресовать ему это письмо с тем, чтобы он доставил его вам. Меня это избавит от пересказов, а письмо избегнет большого крюка… Когда же я увижу Николушку?
За несколько дней до моего отъезда из Мюнхена я получил вексель на 3000 рублей, который вы были добры послать мне через Петербург. Приношу вам мою самую искреннюю благодарность за него.
Каков был у вас урожай в этом году? Русские путешественники уверили меня, что в общем урожай был хорош в России. Да вознаградит вас Бог за пережитые вами три ужасных и горестных года.
Простите, любезнейшие папинька и маминька. Спаси и сохрани вас Господь. Нежно целую ваши ручки. Ф. Тютчев
