— Куда отродье это девать? — спросил дружинник скорей у посадницы, чем у князя.
«Когда-нибудь этот мальчик поднесет тебе кубок с ядом, провозглашая здравицу». Мороз пробежал по коже, Волот поднялся и вышел вперед. А если все это ложь? Неужели бывают на свете такие чудовищные предательства? Что-то подсказывало ему, что бывают предательства и еще более чудовищные, только верить в это не хотелось.
— Успокойся, отрок, — изрек князь повелительно и бесстрастно, — тебе не причинят вреда.
И тут мальчишка залопотал по-своему: горячо, быстро, выплевывая слова вместе с каплями слюны. Его черные глаза жгли лицо Волота, и оскаленные зубы щелкали, как у волчонка.
— Что он говорит? — князь беспомощно оглянулся к Мариборе, но ответил ему дружинник.
— Он говорит, что никого не боится. Что отомстит за отца и братьев. Он не верил, что все гяуры — псы и предатели, но теперь в этом убедился. И его отец убедился тоже, только слишком поздно.
— Скажи, что я спас ему жизнь, — кивнул Волот дружиннику, и тот перевел его слова.
Татарчонок набычился и выплюнул короткую фразу. Дружинник поморщился и усмехнулся.
— Ну? — нетерпеливо спросил князь, — что он ответил?
— Ты очень хочешь это знать? — усмехнулся дружинник еще раз, — он сказал, куда ты можешь засунуть это спасение.
— Маленький герой, — вдруг произнесла Марибора с восхищением, и гнев, вспыхнувший было в груди Волота, улегся, уступив место удивлению, — он один, он окружен врагами, но он не сдается и не просит пощады. Он не принял дара из рук врага. Он достойный сын своего народа.
— Когда он вырастет, он станет нашим врагом, — пробормотал дружинник, — он станет убивать русичей!
— Его отец был мирным торговцем, — посадница вскинула голову, — его отец никого не убивал. Он, насколько я поняла из речи мальчика, доверял русичам. И как мы ответили на это доверие?
— Но новгородцы мстили за своего князя! Татары предали нас первыми! — не удержался Волот.
— Неважно, кто предал первым. Важно то, что снежный ком ненависти и предательства покатился с горы, и теперь, князь, ты его не остановишь.
А если гадание — ложь? Тогда получается… Волот взглянул на Марибору, и она словно прочитала его мысли.
— Неважно, князь. Мы начали, или они — теперь неважно. Смеян Тушич сейчас бьется за худой мир, который, как известно, лучше доброй ссоры.
— Они нас ненавидят и презирают! Они зовут нас гяурами! — слова вырвались сами, как попытка оправдаться перед самим собой.
— Можно жить, окруженными соседями, а можно — окруженными врагами. Соседи всегда презирают друг друга, и всегда видят соринку в чужом глазу, всегда дают обидные прозвища. Но соседи не травят друг другу колодцев и не бьют топором из-за угла.
— Но они… они первыми… отравили колодец…
А если все это — ложь? Если гадание — всего лишь отражение сна?
— Если они это сделали, мы должны быть мудрее их, — пожала плечами посадница.
— Почему? Почему именно мы должны быть мудрей? Почему мы не имеем права раз и навсегда покончить с ними?
— Спроси об этом у Белояра, князь. Он объяснит тебе лучше меня, что такое путь Правды. Но ты и сам можешь догадаться, что с нами станет, если мы начнем войну.
— Куда татарчонка-то? — не очень вежливо перебил дружинник.
— Отведи его к своим, — подумав, ответил Волот, — в думной палате сейчас казанское посольство, передай его послам. И скажи, что князь не воюет с детьми.
9. Вече
Тягучий звон вечного колокола слышался в каждом уголке Новгорода, и особенно далеко летел по льду Волхова. Млад не сомневался: каждый горожанин, услышав эти звуки, чувствовал примерно то же, что и он сам — сердце стучало чуть быстрей и громче, сами собой расправлялись плечи, и дышалось легче и глубже. И недаром со всех концов в сторону Торга бежали ремесленники и торговцы, боясь опоздать: каждый хотел занять место поближе к вечевой площади, чтоб слышать, о чем там будут говорить. И хотя по установленному порядку не все считались участниками веча — с некоторых пор вечевая площадь не могла вместить отцов всех проживающих в городе семейств — те, кому доверили в нем участвовать, ощущали за спиной могучую силу толпы новгородцев: попробуй, сделай что-то не так!
Новгород изъявлял свою волю: единогласную волю. И пока последний кожемяка не убедится в правильности выбранного пути, решение принято не будет. Звон вечного колокола на гриднице для каждого новгородца звучал как символ гордости, свободы и торжества Правды.
Млад отдавал себе отчет в том, что вечевые решения зависели не столько от воли каждого новгородца, сколько от умения краснобаев поворачивать эту волю в нужное русло. Но в глубине души теплилась наивная уверенность: до тех пор, пока звонит вечный колокол, Русью правит народ. Народ можно обмануть, но нельзя лишить права голоса, нельзя согнуть ему плечи и заставить, принудить, поработить: с ним можно только договориться.
На Великом мосту народу было немного: большинство переезжали или переходили Волхов по льду, и Млад остановился ближе к торговой стороне, надеясь высмотреть Белояра издали. Многие из проходящих мимо людей пристально всматривались ему в лицо и оглядывались: кто-то удивленно, кто-то одобрительно, кто-то с откровенной злостью. Сначала он не понимал, в чем дело, и даже осмотрел себя: может, что-то не так с его одеждой? Потом подумал, что дело в рыжем треухе, который издали бросается в глаза, и если бы не трескучий мороз, то он обязательно снял бы его и спрятал. Но его сомнения разрешили трое молодых парней, не побоявшихся спросить его напрямую, тот ли он волхв, что вчера на Городище не подписал грамоты. Млад кивнул и смутился: не стоило надевать этот дурацких треух, теперь весь Новгород узнает его в толпе.
— И что, гадание на самом деле вранье? — откровенно спросил один из них.
— Я не уверен в том, что я видел Правду, — ответил Млад.
— Я говорил, это Сова Осмолов воду мутит, посадником хочет быть! — плюнул второй, и они, посмотрев на Млада то ли с уважением, то ли с удовлетворением, направились к Ярославову дворищу.
Мимо время от времени проезжали боярские сани — расписные, полные одеял из собольего меха. На широкой степени[8], пристроенной к гриднице, понемногу собирался Совет господ. Посадник, как ни странно, поднялся и сел на скамью вместе с женой, чем вызвал некоторый ропот в передних рядах, где сидели родовитые бояре: на вече женщин обычно не пускали. Разглядел Млад и Сову Осмолова — он сидел по правую руку от посадника, хотя на степени делать ему было нечего, в Совет господ он не входил.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
