CANTUS FIRMUS
Помню линии, тающий стихвырежьте в Древе Сознаньяи тревог погрузите вихрьв тихую соль созерцанья.
ШАРТРСКИЙ СОБОР
В океане исканий блуждая без карт,видишь остров обещанный – Шартр.
Сын свободного моря, ты на берег стал,и зовет тебя древний портал.
В этом храме, что зодчий забытый сложил,каждый камень таинственно жив
тем порывом, что тысячи рук захлестнули тревожную нежность одну.
Бог в нем дышит — дыханье Его горячо,словно лунное пламя течет,
и скользит по ладоням огнемсеребра сокровенный творения прах.
Его спутников шаг — тяжкий камень,но их взгляд — прозренья сияющий вихрь.
И одежды их в каменных складках —века мысли творческой ветр высекал.
Где здесь веры начало? Искусства предел?Кто откроет последнюю дверь?
Светом дрогнуло черное солнце твое,свет, как зарево тайны, встает…
Но ступи на порог, но еще один шаг –и другим тебе явится Шартр.
В нем пустынно и хмуро дымит красотойсумрак красок, внизу налитой,
а вверху, в мозаично-стеклянном раю,окна светлую песню поют
и роняют на пасмурных сводов разгонпобедивший пространство огонь.
Словно музыкой серые своды полны,дуновением новой весны
той, чье пламя высоко и грозно горит,той, что в пепел тебя претворит.
…Страшен путь к совершенству, — страшнее в концеВдруг доступною ставшая цель.
Ты искал и достиг. Но, победой горя,в ней ты всё – навсегда – потерял.
СЕНТИМЕНТАЛЬНОЕ ЗАВЕЩАНИЕ
Прошу мой прах на берегу морскомпохоронить — и пусть песком он станет,могилою — волны широкий холм,а крылья чаек — узкими цветами.
Так высока над морем тишина.И так низка цена освобожденья,когда душа прозревшая сильнаи плоть ей не нужна для зренья.
НА ОСТРОВЕ ОГИГИИ
В этот вечер, серый и беззвездный,миф пространства был рожден.Как мечи, взлетали волны в воздух,взлетом требуя: «Мы ждем —
расточи мечту свою бесследноо возврате! И продливласть чужого, яркого наследства,власть поющую земли.
Видишь, в море — нет, ты не ошибся,блеск последних парусов?Берет брошен. Скалы и Калипсоспят. Лишь приглушенный зов
собственной глубинной дали – строжевсё поет и всё верней:только отречением ты можешьсделать Итаку своей.
Отступись! Но гулок шаг твой каждый,и сиянье пустоты,словно золотом холодным жажды,жжет ладонь. И знаешь ты
кончен путь. Исполнись же смиреннойосвященья простотой,неба сочетая неизменностьс жизни гибкою водой!»
ВЕНЕЦИАНКА
И темного паруса яркий лоск,и сиянье зари зеленой,и дрожь переливчатой пряди волос,шалью ее продленной,и вспыхнувшей грусти горячий дым,и стремительных ласк смятенье,и тела ее – золотой воды –в пальцах моих струенье.
НАСТАВЛЕНИЕ ДЕЛОССКОГО СТОЛПНИКА
Ты, расторгнувший узы,ускользающий вихрь,раствори себя в узостьострых башен твоих.
Упади, как осанна,в полоненную ширь,слов ищи несказанность,слово — мера души.
ВЯЧЕСЛАВ ИВАНОВ
Темное пили вино мы с тобой авентинскою ночью,где Sant’ Alessio храм темною башней уснул.Но раздробил темноту, осияв ее строгой строфою,чистый и полный огонь Энтелехеи твоей:«Влагу не дай мне пролить через край преисполненный, Муза!Полнит обильная мысль формы размеренной грань.С мерой дружна красота, но мысль преследует вечность;ты же вместить мне велишь вечность в предел красоты».
РЕКА
Колеблемый сном, полуночным угаром,я – птицей немой — тебя слухом ищу,и слышу тебя, моя Mater Aquarum,твой строгий исток, световую пращу,
которой летят твои гибкие плесыпо ткани лугов, по сплетеньям ольхи.А время стоит. Херувим светлокосыйвпервые тайком мои пишет стихи.
В них рифма звенит музыкальным прибоем,рыданье, и смех, и задор покорив, —в них пенье виол, клавикорд и гобоев,и лодка и мост под гитарами ив.
Так блеском твоим всё грохочет безмерно.О гибель, уйди! Совершенства струятечет наяву, и ответом на верностьпастуший рожок на заре бытия.
Твоих берегов не коснуться губами —далекая боль твой сияющий бег.Но сила, покой, тишина — всё упрямейсмиряют мое славословье тебе.
Но ветра и вод всё осенней, просторнейв изгнаньи напев. И молчанье камней.«В потоках времен только льющейся форменетленность дана», — ты поведала мне.
Твой голос поблек, вдохновенный когда-то,но им я горю, а не жаждой слепой.«Откликнись на зов моих звонких закатови к ним возвратись, но кастальской тропой!»
АЛИКИ
Нежности неупиваемой снова я жажду, Алики,в спящие губы смотрю, косу в ладони держу, —жду, чтоб опять разгорелись со мной разлученные груди,вспыхнул растаявшим льдом ключ поцелуев твоих.
Взглядом своим, Аполлон, укрепи чистоту нашей страсти!Время бесстрашное, стань! Чтобы застыли вокругТироса буйные розы и туч набежавших озера,пепел вечерней волны с мертвой медузой зари.
ЭСТОНСКИЙ ГРАВЕР ЭДУАРД ВИЙРАЛЬТ (II)
Тебя я вижу в памяти — большого,чужого. Близкого. Идешь по Рю Рояль,и леонардовской улыбкой сновагуб нерасжатых светятся края.
Твой труд — о нем не говоришь ревниво,о нем достаточно слогов, не слов.Но Мерион, Нантэй — с каким порывомих творческое славишь ремесло.
Звучит твой голос скупо, углубленно —ты обращен в себя, и не моглои быть иначе: он всегда спеленут,твой тайный пламень, благодатной мглой.
Твой взгляд опушен, падает всё ниже,шаги о силе скрытой говорят.Вокруг тебя — снующий шум Парижаи каменное солнце декабря.
И вот шаги привычно миноваликолонн Мадлэн ритмическую речь.От жертвенников эллинских едва лиогонь эстонской мистике возжечь.
Молчишь. Последую ль твоей дорогой —твоим словам: в искусстве высоколишь отречение. Лишь меры строгость.Разграничение. Отсев. Закон.
СТЕФАН ГЕОРГЕ
У вдохновенья нашего нет больше силна десять строф, горящих не слабея, —я изваял лишь три, но их огонь пронзилдо сердца дуб, и блеском пальмы веет;
он голубой лозой ликует, смерть поправ,и мыслью светлой и надменной стынет.И, выжата из всех крылатых горных трави взломана в глубинах скал пустыни,
слетает линия на дымный снег страницы —и стройным песнопением струится.
ДВА РАССТОЯНЬЯ
