И снова в Госдепартаменте мне не оказали никакой помощи. Опять мне не оставалось ничего, кроме прямого обращения к президенту, чтобы объяснить, почему инструкции, исходящие от наших военных властей, в данном случае практически неприменимы.
Если говорить о моем собственном мнении, то я бы предпочел такое разграничение оккупационных зон, чтобы советская зона не слишком далеко простиралась на запад, а западные зоны хотя бы непосредственно примыкали к Берлину. Но моего мнения никто не спрашивал, и единственное, чего я мог бы добиться, – показать, что наша позиция на этих переговорах имеет хоть какой-то смысл.
Рузвельт и на этот раз принял меня любезно. Правда, он не сразу понял, в чем суть вопроса, так как мысли его были заняты разногласиями, возникшими у нас с англичанами из-за разграничения наших оккупационных зон. Когда я объяснил президенту, что в данном случае речь идет о границах советской зоны, он удивился. Когда же я показал ему инструкцию, которую мы получили в Лондоне, он громко рассмеялся и сказал: «Да ведь это похоже на записку, которую я однажды набросал по дороге в Каир на обратной стороне конверта!» Мои подозрения оказались обоснованными. Я спросил Рузвельта, сам ли он займется устранением этой проблемы и что я могу еще сделать в связи с этим. Он ответил, что я могу отдохнуть, а он возьмет решение этого вопроса на себя. 1 мая посол Винант получил инструкции утвердить проект границ восточной зоны согласно русским и английским предложениям.
Так закончились мои обязанности советника мистера Винанта в Европейской консультативной комиссии. Я действительно нуждался в отдыхе, и Госдепартамент, которому, видимо, надоели мои инициативы, рад был предоставить мне продолжительный отпуск и заверил, что мне не стоит больше беспокоиться о делах Европейской комиссии, куда вместо меня назначат другого человека. Пять благословенных недель я провел на своем ранчо и не возвращался в Вашингтон до начала мая.
Работа Европейской консультативной комиссии касалась почти исключительно Германии. В этой стране прошли мои студенческие годы и почти пять лет профессионального обучения. Здесь я служил во время войны. Однако я что-то не помню, чтобы со мной консультировались по какой-либо проблеме, касавшейся будущего Германии, в период моей работы советником в комиссии.
Когда я в 1943 году вернулся в Вашингтон из Португалии, мой друг и коллега по службе в Берлине Генри Леверич, теперь занимавшийся проблемами будущего Германии в Госдепартаменте, однажды пригласил меня на заседание Комитета по Германии, где рассматривались такие вопросы. Он показал мне одну официальную бумагу на эту тему, касавшуюся планов использования немецкого персонала будущей военной администрацией.
Это побудило меня составить и вручить ему памятную записку, где я изложил свое видение некоторых основных вопросов, связанных с будущим Германии в первые послевоенные годы. Не думаю, чтобы ее видел кто-то из лиц, ответственных за нашу политику по отношению к Германии в этот период. После 1947 года взгляды, подобные изложенным мной в этом документе, стали основой американской политики в этой области. Но в первые два-три года эта политика в целом не соответствовала моим взглядам.
Я считал, что разумная политика в отношении Германии должна быть основой реальной политической линии в отношении Советского Союза. Поэтому наша германская политика первых послевоенных лет доставляла мне больше поводов для отчаяния, чувства беспомощности и подчас даже ужаса (я имею в виду Нюрнбергский процесс над военными преступниками), чем мои разногласия с администрацией по поводу наших двусторонних взаимоотношений с Москвой. Поэтому будет уместным привести здесь некоторые выдержки из этой моей памятной записки, чтобы показать тот единственный вклад, который мне довелось внести в наше политическое мышление в этой области.
Я исходил из положений того официального доклада по кадровым вопросам, который мне дали прочесть. Я отметил при этом, что, «считая своим долгом обеспечить, чтобы среди немцев, занятых на административной работе, не было врагов демократических преобразований, мы могли бы исключить из немецкой административной машины всех лиц, принадлежавших к довольно большим категориям, общим числом до трех миллионов».
Я выдвинул свои возражения против такого подхода.
«1. Во-первых, это непрактично. Для этого требуется такой объем и уровень знаний, компетенции и сотрудничества, которого не достигнуть на основе работы трехсторонней администрации. Трудно представить более неблагодарную работу в области внешней политики, нежели анализировать послужные списки массы людей в чужой стране. При этом неизбежны ошибки и несправедливые решения. Потребуется также громоздкий и непопулярный следственный аппарат. Едва ли подобная программа по силам и нашим разведывательным службам. Кроме того, попытки провести его на трехсторонней основе приведут к разногласиям между самими союзниками относительно категорий лиц, подлежавших исключению со службы. И англичан, и русских в отношении к иностранцам прежде всего занимают не идеологические моменты, а непосредственная возможность использовать того или иного человека в своих целях. Мы не достигнем целей, предусмотренных программой. Люди будут изворачиваться и находить всякие лазейки, чтобы избегнуть проверок, будут уничтожать документы, менять имена и т. д., а также пытаться сыграть на противоречиях между союзниками. Все это будет вызывать недоразумения и путаницу, от которых выиграют прежде всего сами немцы.
2. Во-вторых, даже в случае успешного выполнения этой программы, она все равно не достигнет поставленной цели. Мы не найдем новых людей, достаточно компетентных, чтобы выполнять обязанности тех, кого мы исключим из службы. Нравится нам это или нет, но девять десятых способных людей на службе в Германии, так или иначе, подходят под те категории, которые мы имеем в виду.
Выполнение такой задачи потребовало бы создания некоего альтернативного административного механизма, созданного на основе наших оккупационных сил, при участии тех либеральных немцев, которые были бы приняты всеми союзниками. Даже если подобная задача разрешима, она создала бы для нас сильную и озлобленную оппозицию, пользующуюся авторитетом среди населения. Это могло бы дискредитировать западные державы в Германии, создать ореол мучеников вокруг националистических элементов и в конце концов привести к их триумфальному возвращению в качестве освободителей Германии. Не следует забывать, что силы либерализма в Германии страшно слабы и малочисленны. Взвалить на них все бремя политической ответственности значило бы, вполне вероятно, обречь их на конечную гибель.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
