Познакомившись с этой парой, Кузнецов неожиданно предложил соединить ее с четой Карантонис:
— Как известно, крайности сходятся. В самом деле, почему бы не попытаться?
И вот артисты встретились в кабинете Гершуни. По одну сторону расположились Женя и Жорж Карантонис — неизменно томные, изящные, одетые с иголочки. По другую — вихрастый и расхлюстанный Чайченко, а в ногах у него, прямо на полу, Коля Трофимов.
Переговоры давались трудно. Сперва Карантонис и Чайченко обменялись колкостями, затем демонстративно отвернулись друг от друга, и лишь затем, с шиком сплюнув сквозь зубы, Григорий Чайченко спросил с чарующей одесской интонацией:
— И что же дальше?
— Мастерская решила поставить вам общий номер, — с обезоруживающим спокойствием разъяснил Гершуни.
Номер, который мы задумали, должен был включить в себя акробатику, эквилибр, прыжковую работу на батуде. И, конечно же, нам хотелось добиться, чтобы на этот раз прозвучала настоящая, полнозвучная перекличка с современностью.
Местом действия нам рисовалась улица, на которой ведутся ремонтно-строительные работы. На эту улицу выбегает четверка фабзайчат. Затевая веселую игру, они прыгают с одного бака для варки асфальта на другой, пролезают сквозь бочки из-под цемента и даже взбираются на уличный фонарь. Эта сценка была задумана как жанровая, бытовая, и соответственно надо было подобрать художника. Выбор пал на Михаила Александровича Григорьева: он тесно связан был с Ленинградским театром юного зрителя, в работе своей много внимания уделял молодежной теме.
Григорьев был человеком трудной, больше того — трагической судьбы. Летчик в первую мировую войну, в воздухе он потерпел аварию, чудом остался в живых, но получил неизлечимую травму позвоночника. Год за годом болезнь прогрессировала, все круче сгибала спину. И все-таки, даже находясь в таком критическом состоянии, Григорьев умел сохранять жизнерадостность, упоенность жизнью.
— Колорит! Какой колорит! — восклицал он, наблюдая репетиции Карайченко (название группы родилось из сочетания имен исполнителей).
Действительно, колорита с лихвой хватало. Гриша Чайченко то и дело затевал «бузу», Женя и Жорж Карантонис брезгливо поводили плечиками, а Коля Трофимов, волчком крутясь по манежу, не прочь был использовать навыки своей недавней беспризорной жизни. При первом же знакомстве с Григорьевым он ловко выудил у него из кармана портсигар, и мне вместе с тренером Ольховиковым пришлось сделать вид, что это не больше как цирковая шутка (портсигар мы вернули, а с Колей побеседовали особо).
Леонид Сергеевич Ольховиков был отличным тренером, артистом, владеющим чуть ли не всеми цирковыми, жанрами. И характером обладал упорным, крепким, именно таким, какой требовался для укрощения пестрой компании Карайченко. «Кончай базар! Прекратить разговорчики! — доносился с манежа его громоподобный голос.— Марш на фонарь! Прыгай на бак!»
Пространственное решение найдено было Григорьевым быстро, а вот с костюмами, с гримом пришлось повозиться.
Художник сочный и экспрессивный, Григорьев сначала увлекся резкими тонами, утрированным гримом. Мы руками развели: какие же это фабзайчата? Спустя несколько дней художник принес новые эскизы.
— Дорогой Михаил Александрович! — дипломатично сказал Кузнецов. — Спасибо, что вы дали нам возможность убедиться в диапазоне вашей фантазии. Сначала изобразили каких-то чертей, бесенят. Теперь мы видим благонравных пай-деток, почти что ангелочков.
— А вы что хотите? — перебил Григорьев. — Золотую середину? Терпеть не могу такую середину!
— Я тоже не терплю, — кивнул Кузнецов. — А потому давайте искать живые, реально существующие фигуры фабзайчат!
Григорьев хмыкнул, усмехнулся, но дальше спорить не стал.
По сей день в моей цирковой коллекции хранится толстая пачка рисунков и эскизов: они показывают, с какой настойчивостью и взыскательностью искал Григорьев окончательного решения. И наконец, добился успеха, нашел тот облик, который был жизнен и правдив в своей основе.
Выпустив вслед за «Тремя мушкетерами» этот номер, мы, казалось, имели все основания почувствовать удовлетворение: точно свежим ветром пахнуло на манеж.
Однако, уйдя на периферию, группа Карайченко утратила многое. И не по нашей вине. Желая предупредить возможные искажения, мы снабдили артистов своеобразным паспортом, строго запрещавшим какие-либо изменения в сценарии, в чередовании трюков, в характере реквизита, костюмов и грима. Директорам на местах вменялось в обязанность следить за этим. Однако в те годы художественное руководство в цирках было в зачаточном состоянии, а непокорные наши артисты, предоставленные самим себе, так лихо начали переиначивать номер, что вскоре критика обвинила их в пропаганде беспризорничества и хулиганства. Нужно было бы немедленно отозвать номер, вернуть ему первоначальное звучание. К сожалению, некому было это сделать: постановочная мастерская прекратила свое существование.
Однажды, на исходе пасмурного дня, я встретился на улице с Григорьевым. Художник шел с трудом, сгорбившись еще сильнее. Однако, увидя меня, приободрился:
— Знаете, как я отгоняю от себя дурную погоду? О, для этого есть у меня безотказное средство. Стоит вспомнить веселых фабзайчат и как весело выбегают они на манеж. Честное слово, стоит мне вспомнить об этом, и я чувствую себя сразу лучше!
Я промолчал. К этому времени номер «Четыре Карайченко» окончательно распался, исчез с цирковых афиш и программ.
СОЛНЕЧНЫЙ АПРЕЛЬСКИЙ ДЕНЬ
Мне ни разу не приходилось видеть Акрама Юсупова в обеспокоенном или встревоженном состоянии. Округлое его лицо всегда светилось веселой безмятежностью, той ясной и душевной расположенностью, что сразу вызывала ответные улыбки. И только один единственный раз.
Был апрельский день 1961 года. Солнечным утром у подъезда Ленинградского цирка, готовые к шефскому выезду, стояли два вместительных автобуса. В одном расположились артисты, другой загрузили костюмами и реквизитом. Не забыли и музыкальную часть в лице аккордеониста. И конечно же, вместе с артистами выезжали униформисты. Может ли цирковое представление обойтись без сноровистых служителей манежа!
Место мое в автобусе оказалось рядом с Юсуповым. По-обычному излучая самое доброе настроение, он приподнялся, оглядел сидевших вокруг и со вкусом причмокнул:
— Ай, хорошо! Ай, какая симпатичная компания!
Действительно, артисты подобрались высокого класса. Здесь были прыгуны Федосовы, гимнастки Демкины, жонглеры и эквилибристы Ван Фун-ки, манипулятор Дэль. Были клоуны, целая троица клоунов: не только Акрам Юсупов, но и Георгий Заставников и Александр Савич. Администратор, ведавший поездкой, вскочил в автобус последним и подал команду: «Трогай!»
Это было в апреле. В городе успели позабыть о снеге. Даже в садах, закрытых на просушку, он без остатка впитался в землю. Стоило, однако, выехать за город, как картина резко переменилась. Здесь, в пригородных полях, все еще властвовал снег. И хотя он был уже ноздреват и источен, все равно слепяще сверкал и искрился на солнце. Это было красиво и весело. И Юсупов, зажмурившись, опять причмокнул:
— Смотри, какой снег! У нас, в Ташкенте, урюк зацветает, а тут. Ай, смотри, какой снег!
День был не только солнечным, но и особенным. Именно в этот день — четырнадцатого числа — в Москву возвращался Юрий Гагарин. Столица готовилась встретить победителя космоса. Об этом шли повсюду разговоры. О том, что радио и телевидение будут передавать церемониал торжественной встречи.
— Вот незадача, что не увидим! — вздохнула одна из Демкиных. — Хоть бы одним глазком поглядеть!
— Зачем одним? Двумя хочу! — обернулся к ней Юсупов. И показал на часы: — Есть еще время!
Районный центр, куда мы прибыли, поражал необычайной безлюдностью. Как видно, все жители загодя прильнули к приемникам и телевизорам. Пустынно было и в вестибюле местного Дома культуры.
— Где директор? — спросили мы дежурную.
— Где ж ему быть, — вздохнула она завистливо.— У себя в кабинете. Все туда к нему сбежались телевизор смотреть!
И верно: поднявшись на второй этаж, мы обнаружили директорский кабинет в такой переполненности, что, казалось, ни войти, ни выйти. Однако, увидя нас, директор закричал:
— Поужмитесь, друзья! Товарищи артисты из Ленинграда пожаловали. Чай, тоже хотят поглядеть. Прошу поужаться! По-справедливому надо!
И каким-то чудом добился своего, дал нам возможность втиснуться в кабинет.
Это было в двенадцать тридцать дня. Во Внуковском аэропорту все замерло в ожидании. На краю небосвода возникла быстро растущая точка. В считанные мгновения она превратилась в мощный воздушный лайнер. Реактивные истребители шли в почетном эскорте. Лайнер приземлился. Подали трап.
