Но потом эта свастика, выйдя из другого злобного немца, разомкнет свои убийственные крюки над страной и снова повиснет в воздухе…
В воздухе млило видение Нострадамуса, пока он не попытался освободиться от него и не сделал прыжка. Он понял, что снова вернулся в свое собственное время. Мишель еще выкрикивал по инерции отдельные слова, и но чертам его лица Скалигер понял, что переживает Мишель.
— В Северных Альпах родится у народа вождь! Он будет ребенком бедных родителей! Благодаря силе своего слова увлечет человеческие толпы за собой! Под предлогом освобождения народа как заурядный мошенник будет драться за власть над людьми! Совершит ужасные злодеяния и распространит в своей книге ложное учение, а книгу посвятит борьбе! Слабые будут повержены. Германия завоюет царство берберов. На Рейне будет вырыт глубокий ров и даже возведен каменный вал! Правительство Франции переместится в другую страну. Вождь Третьей страны совершит преступления большие, чем Нерон! Он достигнет вершин храбрости, пролив человеческую кровь. Он заставит возвести три печи! В три печи будут брошены люди, чтобы заживо сгореть! Три немца станут подкарауливать его. Но множество людей умрут, прежде чем умрет птица Феникс! Шестьсот семьдесят месяцев проживет он, будет властвовать над военной силой, угрожающей жизни, вызовет всемирный пожар!
Объятый ужасом катар после этого последнего ясновидческого извержения Нострадамуса окаменел, хотя, кроме предчувствия ясновидца, ничего в мире не произошло. Полностью опустошенный, Мишель рухнул на пол. Только в глазах его сохранились еще искры ожесточения, но теперь веки, словно налитые свинцом, сомкнулись. Прежде чем Мишель погрузился в глубокий сон, ажанский врач поднял его на руках на постель. Затем сел рядом, чтобы охранять его сон.
* * *
День был в самом разгаре, когда Нострадамус пришел в себя. Он взглянул на Скалигера, и на миг вновь вспыхнуло воспоминание о том, что ему довелось увидеть. Но прежде чем Мишель попытался задать вопрос, катар ответил ему:
— Тебя вело десятизвучие, это оно показало тебе путь! С рождения тебе дан дар видеть прошлое, врываться в него. Но ты пока что вылупился из своей скорлупы лишь наполовину! В ночи, оставшейся позади, круг замкнулся! Спирали десяти планет открыли тебе беспредельность мира. Отныне прошлое, настоящее и будущее станут для тебя излучинами той самой космической стези! Ты послав в мой дом самим Небом. И теперь, Мишель де Нотрдам, познай свое предназначение!
Казалось, последние слова Скалигера вызовут новое видение, но едва возникшие вихри образов снова исчезли, вместо них Мишель ощутил сердечную боль. Он искренне сострадал миллионам и десяткам миллионов людей, замученных и погибших, — будь то в прошлом, настоящем, будущем. Он проникся светлой мечтой человечества и в то же время чувствовал разобщенность с ней. Человеческие сердца, стремившиеся объять весь мир, снова подавлялись и унижались, а Змей-Молох вырыл бездну между десятизвучием и теми, кто, исходя из своей подлинной натуры, пытался достичь освобождающего просветления и, несмотря на это, не мог в том преуспеть, потому что бездна и Змей-Молох были составной частью их натуры.
Мишель страдал, сопротивлялся, и ему удалось противопоставить мрачной несгибаемости — несгибаемость космических лучей. Для подобного действа он уже был достаточно очищен пиренейской зимой и чумной заразой. С тех пор благодатная несгибаемость пребывала в нем всегда, хотя еще не в чистом виде. Но теперь оказалась сброшена последняя шелуха, преодолены последние границы, это и стало ответом на вызов Скалигера.
Нострадамус схватил друга за руку и пробормотал:
— Спасти человечество… и возглавить… повести к свету. От самого дна… Их бичевали тоже… План… Путь… от бездны… до вступления в гармоничные сферы… Быть на страже… Разбудить… для других… Хранители и пастыри стада. Бедняки… но они придут к красоте…
— Только ради этой цели по воле Адонаи существует мудрый Учитель, — подтвердил Скалигер. — С самого начала он живет и будет жить до конца, до нового рождения. Моисей, Иешуа, Мани, ты знаешь это! Рука об руку с ними во все времена молодые помощники — мужчины и женщины. В наши дни ты узнал Рабле и меня. Об этом ты слышал и от Леонардо да Винчи и Эразма Роттердамского. Ты читал Гуттена, немца. Как сказал мне Франсуа, ты с вдохновлением цитировал Вийона, великого и свободного духом мятежника. Все они, равно как и старец из Кумрана, связаны одной нитью. С нами, Мишель! Так как с сегодняшнего дня ты принадлежишь нам! Ты сам только что выразил это и сам решил. Ты собственными силами в долгом пути достиг цели!..
— Меня всегда вели и поддерживали другие! — возразил Нострадамус. — Однако я знаю теперь — в конце концов, речь идет не только о тебе или о Рабле. Это всегда могло считаться целокупностью, а значит, единством, созвучием!
Скалигер с теплым блеском в глазах взглянул на него и сказал:
— Каждый в космической игре десятизвучия выполняет свою задачу. Твоя задача — в твоем даре! Погрузись взглядом, проникни до сердцевины в будущее, до самых отдаленных границ! Предостереги человечество от ложного пути и поведи его — в деле врачевания тоже — к цели, ему предназначенной, которую тебе и твоей душе в хороводе планет показал Алеф. И знай: если с этих пор ты смотришь на звезды, земная пелена спадает с твоего «третьего глаза»!
С этими словами Юлий Цезарь де л'Эскаль тихо покинул комнату. Было сказано и сделано все, что велел ему сказать и сделать Адонаи.
Мишель, достигший душевной ясности, погрузился в свои размышления и с состраданием, острее, чем когда-либо раньше, думал о тех больных, которые в этот день ожидали его прихода.
Горний лучик
В двойном звучании (милосердного деяния и ночного зрелища) прожил Нострадамус следующие годы.
Он все глубже проникал в смысл своей жизни. Не допускал торопливости, не позволял себе суетиться от кажущейся нехватки времени. Он прошел решающую фазу развития — от Монсегюра до звездной зимней ночи в Ажане. Отныне ему позволена была передышка.
Менее резкими стали картины, которые он наблюдал по ночам, как будто между душой и миром был сооружен податливый защитный вал. Когда в 1534 году Писарро завоевал город инков Каямарку и уничтожил последнего местного вождя — Атагуальпу, Мишель различал, как несет в безбрежном потоке смиренных и бедных людей всех времен, которые после каждого кровопролития преисполнялись все новыми надеждами.
Когда Англия нанесла папе римскому удар, в результате которого британская церковь отпала от Рима, Нострадамус начал глубже понимать, как вообще богохульные церкви и религии разрушали первоначала подлинной истины. Но в то же время он в своем духовном видении познавал духовный антимир и видел, что бездуховности противостоят чуткие руки любящих существ.
Крестовый поход Карла V состоялся в 1535 году; это произошло в Северной Африке, когда он выступил против морских разбойников саида Эд-Дина. Из бесконечной дали Нострадамус стал свидетелем христианско-мусульманской бойни, понимая, что в католических и суннитских битвах зверь только и делает, что преследует самого себя, — и если даже людская беда оставалась, то вновь подтверждалась истина утешительного слова Иешуа: поднявший меч от меча и погибнет. Бойня не могла продолжаться вечно.
И снова тридцатилетнему врачу в Ажане явилось светлое видение: на планете утвердилось царство мира, и человек человеку перестал быть волком.
Похожее ощущение испытал Нострадамус, когда в 1536 году германский император развязал третью войну против Франции. Мишель увидел, как рушатся и обращаются в прах не только монархи — несколько столетий спустя, — но и все коронованные особы.
Между тем милосердие, стремление человека к справедливости и свободе сохранялось и набирало силу. Все это в конце концов произошло благодаря любви к ближнему. Эта любовь к ближнему и руководила Нострадамусом: не только потому, что у него были свои больные, но и потому, что он был у них и чувствовал за них ответственность. Помощь и утешение после всех мучений и трудов он неизменно находил в их благодарных глазах, чувствовал признательность в прикосновениях сведенных подагрой рук. А однажды перед ним и для него был сооружен восхитительный, исполненный смысла и любви мост…
С корзиной фруктов в руке она вошла в комнату, когда Мишель обходил больных, среди которых была соседка с ее улочки. И привел ее сюда только один душевный порыв. Мишелю это было знакомо. Практически в тот же миг между ними рухнула стена условностей. С едва заметной улыбкой и восхитительным смущением в больших лучистых глазах она ждала, пока он закончит свое привычное дело и вручит от нее подарок, предназначенный соседке. Она вышла во двор вслед за Мишелем и пошла за врачом, как будто они заранее обо всем уже договорились, на другой берег Гаронны.
