Нострадамус увидел францисканца, выковавшего своими руками страшное оружие в форме меча и за одну ночь обезглавившего более трех тысяч православных. Православным был и архиепископ города Банья-Лука. Католики-усташи схватили восьмидесятилетнего старца, сорвали с него одежду и потащили в кузницу. Там к его ступням прибили подковы, принялись бить и хлестать свою жертву, и мученик скакал словно лошадь. Когда архиепископ рухнул без сил, палачи выкололи ему глаза, отрезали нос, уши, разожгли огонь на его груди, и когда беззащитный святой отец скончался в жутких мучениях, были вдобавок устроены танцы над трупом.
Так в конце второго тысячелетия Рим проповедовал свое Евангелие на Балканах, и сотни тысяч жертв миссионерской страсти обрели покой в земле.
Но позже, когда другой зверь с крысиной мордой покончил с собой, когда в Нюрнберге были приговорены к повешению убийцы миллионов людей, ватиканский Молох снова вышел сухим из воды, принялся заметать следы. И вновь появились воскрешенные древняя ложь и фантом: от самозваного наместника Бога на земле не могло исходить никакой злобы и жестокости. И люди позволили ослепить себя, и в заново возникших государствах было принято из разбойничьего гнезда это убийство истины. Да, Молох даже сумел защитить и спрятать за ватиканскими стенами бесчисленное количество убийц времен усташской диктатуры, а остальные, которые под знаком свастики проливали чужую кровь, при поддержке Ватикана были переправлены за океан, где и чувствовали себя в полной безопасности.
Благодаря человеческой и религиозной глупости в Хорватии, Сербии и Боснии была воссоздана Голгофа. Целых полстолетия все было крепко связано, но потом — и Нострадамус с бешеной скоростью устремился в следующий спиральный виток видения — все распалось. Крепкое государство Восточной Европы разлетелось буквально вдребезги. Мир попытался пойти по новому пути, и, когда еще земной шар продолжал шататься вокруг своей оси, смерть снова разбросала жуткие семена свои на Балканах. Это началось в Хорватии. После крушения гигантской красной империи римские католики вновь почуяли, что там запахло жареным, и тут же попытались подмять под себя иноверцев. Но сербы, памятуя о преступлениях усташей, в панике отпрянули назад как перед хорватами, так и перед Римом. И в этой страшной сумятице раздались первые выстрелы. На этот раз из сербских ружей. Это было, по крайней мере с самого начала, самозащитой. Но завершавшееся столетие шло своим ходом — и сама собой, по своему вечному и исконному закону, разразилась война. Как аукнется, так и откликнется… Меч повернулся против своего хозяина: если в крысиную эпоху он поражал православных, то теперь вошел в плоть хорватов, боснийцев и мусульман. Едва ли меньшие зверства, чем прежде, совершались теперь. В конце концов несколько разрозненных народностей встали друг против друга. С гор разносился грохот пушек, снаряды обрушивались на беззащитные города, ночами людей убивали из-за угла. Раненые, больные, беспомощные и — в любом случае — исповедовавшие другую религию загонялись в пыточные лагеря. Тысячи женщин насильно помещались в бордели. Бандиты и мародеры распоясались до предела, и не было никого, кто смог бы их обуздать. Бесконечно разрослось религиозное безумие. Но корни, породившие жажду убийства, оставались усташско-католическими. Рим никогда не сеял зерен искупления зла. Зерно зла находилось в нем с самого начала.
И когда заново началась кровавая жатва, Нострадамус увидел, как папа римский молится в Ассизи вместе с мусульманами и православными. Конечно, это сделано было, чтобы снова плюнуть в доверчивые глаза человечества, не раз повторявшего, что это, мол, все Божья роса. Это была несправедливость, которую цинично позволил себе Римлянин. Другой Римлянин, впрочем, был не менее богохулен; папа римский позволял себе в речах устами епископов и вассалов заявлять, что война всего мира против Сербии справедлива. Итак, Рим, как всегда, оставался двуличным, и Нострадамус заметил, что следствием этого явилась нависшая над всей Европой угроза всемирной бойни, зародившаяся на Балканах. Прежде чем Мишель успел узнать исход событий, картина вдруг поплыла перед его глазами, потеряла четкие контуры и растворилась в тумане.
Он оставил Европу и понесся над людским водоворотом к Африке и Азии. Вид человеческого муравейника подавил его. В конце второго тысячелетия люди плодились как грибные споры. Но внезапно планета стала шататься и раскачиваться под неслыханной тяжестью и встала на дыбы, противясь тому, что ясновидец понимал как суммарное ярмо обрядовых церквей, ослепленных собственной властью. В Африке Нострадамус увидел, как возникает пустыня. Там больше не было ни родника, ни былинки, ибо человечество высосало все земные соки, без остатка. Бесплодная зона ширилась по обе стороны экватора и гнала человеческий муравейник все дальше и дальше, и на границах той зоны все гуще и безнадежнее роились миллионы живых тварей. Но эта всемирная свалка, это жалкое прозябание миллионов людей — каждая тысяча приходилась на одну квадратную милю — продолжались и в южной части Азии. Задавленные нуждой люди гибли еще и от болезней, наводнений и землетрясений. Взгляд ясновидца выхватывал картину еще более широкую. Подобно кондору взмыл он над Южной Америкой, где с именем христианского идола на губах свирепствовали Кортес и Писарро. Там Нострадамус снова разглядел жизнь насекомых с человеческими лицами в раскаленных и пропеченных солнцем бескрайних нищенских городах. И над дырявыми крышами болотных поселений висел зловонный знак бедности и нищеты.
В Африке, Азии и Южной Америке — повсюду в небо вонзались башни христианских церквей, под безграничным небосводом вздымались купола мечетей и густо разукрашенные фасады храмов. И от этих сооружений вздымались — на католический манер — оглушительные крики и вопли: «Выше рождаемость! Больше младенцев! Больше верующих! Еще больше! Во имя веры в Бога! Во имя единственной истины! Единственной доктрины! Единственного спасения!»
Неслись и множились в своем фальшивом разнообразии крики, одни и те же на всех земных континентах. Невозможно было остановить рост голодавших и умиравших голодной смертью. Через несколько недель после рождения младенцы умирали со вспухшими животами и старческими личиками. Но, стоя на церковных кафедрах, проповедники требовали, чтобы род людской плодился я размножался.
Разум, восставший против всеобщего безумия прежде всего в Старом Свете, был предан проклятию. Можно было медицинскими средствами ограничить рождаемость, чтобы сократить смертность, но тех, кто пытался это делать, Рим травил как убийц. Правительства разрабатывали программы, чтобы повысить жизненный уровень людей, но Рим и его лакеи сводили такие усилия на нет. Поскольку большая часть человечества исповедовала ту или иную религию, нищета в конце второго тысячелетия довела планету до всеобщей агонии. Войны все чаще велись по причине страшной людской скученности. Все чаше перегруженная Земля отвечала взрывами вулканов. Реки вымерли, моря превратились в мировую клоаку.
Это те всходы, появлению которых человечество обязано было религии. В непрерывном бешеном низвержении оно хлестало себя длинным ремнем. Так люди поступали во время эпидемии более страшной, чем сифилис и чума. Болезнь поражала десятки тысяч и отравляла кровь там, где ослепшие в своей глупости люди повиновались церковным запретам. Именно Рим запретил средства предохранения, с помощью которых можно было бы ограничить зло. Этот разумный выход Рим заклеймил как богохульное и безбожное средство. Но еще большим оскорблением Бога было сообщение о том, что папство согласилось на уничтожение человечества руками самого человечества. На земном шаре росло производство оружия, которое могло бы унести миллионы жизней. Римская курия, однако, возвестила, что использование его против языческого Китая было бы морально оправданно. Папство перешагнуло бы через миллиарды трупов ради своего тотального господства. Не сознавая этого сам, Нострадамус пришел именно к такому выводу. В его видении возникла последняя картина. Он поочередно увидел трех последних пап и вместе с тем необратимое крушение церкви — Змеи и Молоха.
Папа Иоанн-Павел II, так названный в числе трех последних, был родом поляк. В его время родилась болезнь, а вместе с нею колокольный звон оповестил о конце церкви. Он восхвалял пустовавшие храмы в Африке, перед самой своей смертью освящал строительство других храмов на острове у побережья Америки, где ровно пятьсот лет назад христиане начали массовую резню. Там и в десятках других мест он показал свое истинное лицо, и в последние годы его власти еще более усилилось сопротивление ватиканскому господству. Люди в европейских странах не хотели мириться с его доктринами. Произошел великий исход из церкви — тем не менее папа римский не проявил благоразумия перед лицом зловещего предзнаменования, но окопался в бункере своих догм. Лишь с его кончиной мир свободно вздохнул. Затем в Риме вновь заседал конклав, едкий дым поднимался над Ватиканом, и, когда клубы дыма поднялись к небу, Нострадамус услышал имя предпоследнего папы. Это имя пахло кровью, изгнанием и бегством. Сначала ясновидец видел все в неясном сумраке, но внезапно картина осветилась.
