Брэд – мелкий, злобный, мстительный. И этот шрам с зазубринами, рассекающий бровь и заходящий на лоб, – у Магнуса такого не было. Все это лишний раз подтверждает, что Руби не в себе.
– Руби, – Урсула касается ее рукой в длинной перчатке, – это не Магнус.
– Нет, это он! – упирается Руби.
– Нет, Руби, – Урсула качает головой. – Дорогая, Магнус умер.
– Нет! – Руби рычит утробно, как раненый зверь, и отталкивает Урсулу. – Нет, Магнус не умер. – Она хмурится и вот-вот расплачется. – Магнус – вот он. – Она протягивает руку и гладит Брэда по щеке, она верит ему.
Брэд улыбается и накрывает ладонь Руби своею.
– Да, дорогая, я здесь.
Айви надоел этот фарс, она уже собирается потребовать, чтобы Брэд ушел, как вдруг воздух вокруг начинает потрескивать, наэлектризовываясь. Волосы у всех присутствующих начинают вставать дыбом. Черт, сейчас Иезавель слетит с катушек, – думает Айви. Никак нельзя, чтобы Брэд стал свидетелем ее эмоционального срыва, тем более что он сопряжен с магией. Не каждого можно загипнотизировать, не у каждого можно стереть память – некоторые люди слишком упрямы и не поддаются внушению. Айви готова поспорить на все поместье, что Брэд как раз из числа таких экземпляров.
– Урсула, – рявкает Айви. – Уведи Иезавель с Руби на кухню. Надо проверить, готовы ли пунш и закуски к приходу гостей.
Руби явно не хочет уходить, и Айви прибавляет:
– Магнус сейчас к тебе вернется, дорогая.
Руби глядит на Брэда – ему и самому опротивел этот спектакль. Он молча кивает Руби – мол, иди.
Выйдя из оцепенения, Урсула тащит Руби на кухню, а та успевает послать Брэду воздушный поцелуй. По дороге Урсула хватает за руку Иезавель и тоже пытается увести ее. От их соприкосновения в воздух выстреливают сотни крошечных молний. Иезавель зло мычит, но вынуждена подчиниться, пока Урсула пытается успокоить ее, что-то шепчет ей на ухо.
– Ну и характер у вашей подружки, – говорит Брэд со злой ухмылкой.
– Что тебе нужно? – спрашивает Квини. – Зачем ты пришел?
– А что такого? Почему я не могу просто навестить старого друга?
Айви готова втоптать его в землю.
– Я хочу, чтобы ты ушел, – требует она. – Что бы ты ни говорил Руби, тебе тут не рады.
– Вы же знаете, что она не в себе, – вмешивается Квини, кипя от гнева. – Вы же знаете, что именно поэтому она принимает вас за Магнуса. Что вы за человек, если пользуетесь ее беззащитностью?
– А знаете что, – язвительно замечает Брэд, – почему бы вам не перенаправить этот вопрос своей подруге Айви?
– Что? – ахает Айви. – О чем это ты?
– О тебе, дорогая, и о твоей двоюродной бабушке Мирабель. Вы обе – обманщицы и мошенницы. Уж вы-то знаете, как использовать людей в своих интересах. У вас даже для этого имеется соответствующая книга.
Айви стоит растерянная, понимая, что сейчас Квини накинется на нее с расспросами. Но тут по наущению Тэбби в комнату влетает Виджет.
Виджет целится острым клювом прямо в глаз Брэду, тот вскрикивает и успевает отмахнуться. Ворона, нырнув под его руку, снова взмывает в воздух, готовясь к новому заходу. Она пикирует вниз подобно стреле, Брэд приседает, прикрыв руками голову, и Виджет промахивается.
Тэбби стоит в сторонке, наблюдая за происходящим. Обернувшись к ней, Брэд зло кричит:
– Ты вообще в состоянии контролировать свою птицу?
– Именно этим я и занимаюсь, дебил, – каркает Виджет.
Ворона делает еще один круг, готовясь к новой атаке, и тогда Брэд сдается и бежит прочь, продолжая посылать с улицы проклятья.
– Ха, мужик, а испугался какой-то птицы, – смеется Айви и вдруг ахает, осененная догадкой.
– Что такое? – спрашивает Квини, запирая дверь.
Айви переводит взгляд с нее на Тэбби.
– Он увидел Тэбби.
– О, блин. – От удивления глаза Квини делаются большими-пребольшими. – А еще он знает про ограбление. – Она хмурится. – Нужно, чтобы Урсула хорошенько расспросила об этом Руби.
29
Понедельник, 25 октября Вечер
Урсула оказалась в комнате Руби впервые за долгое время. Удивительно, но тут все осталось как прежде, разве что выглядит опрятнее. Ведь раньше тут повсюду: на армуарах [65], на стульях, на кровати и на полу, – валялись горы одежды и разных боа из перьев. Но по-прежнему здесь пахнет тальком, духами и сахарной ватой.
В их жизни столько всего случилось, и просто удивительно, что какая-то часть прошлого осталась не тронута временем. В последний раз Урсула была здесь вечером тридцать три года назад. Они тогда вдвоем наряжались ко дню рождения Тэбби. У Руби с Урсулой так было заведено с детства, когда еще девочками они частенько сидели тут вдвоем, готовясь к празднику, что устраивала для них Мирабель.
Урсула помнит, как тогда, тридцать три года назад, чувствовала на лице дыхание своей подруги, пока та делала ей макияж под образ гадалки.
Урсула не очень-то любила краситься, но с радостью соглашалась, когда Руби предлагала ей свою помощь. И дело вовсе не в том, что при помощи косметики ее сестра, подобно алхимику, способна была превратить женщину с обычным лицом в красотулечку. Нет, причина крылась в другом. Просто на целых полчаса Урсула становилась центром внимания для Руби. Она касалась ее лица, брала за подбородок, прося повернуть голову налево или направо: она была так близко, что можно было услышать, как бьется ее сердце – казалось, ради одной только Урсулы.
В тот вечер после макияжа она вдела в уши Урсулы золотые сережки и повязала ей лазурный шарф. А потом, пока Урсула помогала Руби натянуть огромную нижнюю юбку с фижмами [66], та радостно трещала обо всем на свете – о том, что сегодня она увидится с Магнусом, а через три дня они совершат свое тщательно спланированное ограбление, после чего все в их жизни переменится. Руби мечтала взять судьбу в свои руки – ей надоело быть жертвой собственных магических способностей.
Несмотря на искренность Руби, Урсула чувствовала, что та что-то недоговаривает – уж больно широко она улыбалась, а ее гортанный смех звучал неестественно громко. Водрузив на голову Руби дурацкую тиару, завершавшую образ Глинды, Урсула озвучила свои сомнения, но Руби сказала, что никогда не станет что-то скрывать от самого близкого человека.
Урсулу удручало, что, имея дар предвидения, она не была в состоянии предугадать хоть что-то про Руби. Они были настолько связаны друг с другом, что невозможно было заглянуть ни в ее душу, ни в ее мысли. Все равно что стоять слишком близко к кому-то и не мочь сложить воедино черты лица – разве что
