Соловей тотчас же покинул свой куст, перелетел на ветку ивы, расположенную прямо над головой графини, и снова принялся петь.
В тот же миг из-за облака показалась луна и озарила своим светом деревья, надгробие и распростертую на нем женщину.
Она лежала так неподвижно и казалась столь бледной, что я вздрогнул, бросился к ней и поднял ее, заключив в объятия.
— О, довольно! — воскликнул я. — Не будем больше искушать Бога!
Я повел Эдмею прочь от могилы, в сторону дороги. Птица, испугавшись меня, улетела.
— Пойдемте! Пойдемте! — сказал я. — Я не хочу, чтобы вы здесь задерживались.
Эдмея позвала Жозефину. Старушка стояла на коленях на безымянной могиле, где не было ни креста, ни кустика, ни плакучей ивы, ни соловья. И все же она отыскала это место в траве среди других могил.
Здесь покоился ее муж.
Она догнала нас у входа или, скорее, у выхода с кладбища, и мы продолжали свой путь к усадьбе.
— О чем же еще попросила вас Адель перед смертью? — вскоре спросил я графиню.
— Написать ей эпитафию.
— Тогда это те самые стихи, что я прочел на могиле; они остались в моей памяти — вернее, в моем сердце:
Пятнадцать лет всего ей минуло б весною, Но до весны она, увы, не дожила. Стань пухом ей, земля, и не дави собою, При жизни ведь Адель пушинкою была!
— Эти стихи, — перебила меня графиня, — плохо выражают то, что мне хотелось сказать, вот и все.
Теперь Вы понимаете, друг мой, какие бездны поэзии и печали таились в ее душе?
Мы снова умолкли и, не проронив ни слова, подошли к воротам усадьбы.
Я почувствовал, что пора откланяться.
— Сударыня, — сказал я, — прежде чем расстаться с вами — увы! Бог весть насколько, — я хочу вернуть вам одну вещь.
— Какую вещь? — удивилась графиня.
Я снял с шеи кольцо, которое она дала мне для сельских погорельцев, снял его с цепочки и протянул Эдмее.
— Вот это кольцо, — сказал я.
Графиня вздрогнула, и, если бы было светло, я, наверное, увидел бы, как она покраснела.
— Оно мне больше не принадлежит, — произнесла Эд-мея, — я отдала его вам.
— Да, — ответил я, — но мне неловко держать его у себя.
— Почему?
— Кольцо предназначалось не мне, а деревенским погорельцам.
— Но ведь вы возместили им стоимость кольца?
— Конечно, сударыня.
— В таком случае, вы исполнили мое пожелание. Кольцо все равно бы кто-нибудь купил, но вы опередили других. Я предпочитаю, чтобы оно находилось в руках друга, а не постороннего человека.
— Однако, сударыня, — возразил я, — как видите, кольцо находилось не в руках друга, а… у его сердца!
— Пусть оно там и останется.
Графиня уже собиралась пройти за решетчатые ворота, которые придерживала Жозефина, но я удержал ее.
— Сударыня, — сказал я, дрожа всем телом, — позвольте дать вам что-то взамен.
Графиня нахмурилась.
— О, подождите! — воскликнул я.
— Я жду.
— Возьмите этот ключ, — попросил я, протягивая ключ Эдмее.
— Что это такое? — спросила она.
— Ключ от маленькой комнаты, которую вы хотели увидеть в последний раз, перед тем как граф де Шамбле продал поместье Жювиньи.
— Я не понимаю, — сказала графиня.
— Жозефина вам все объяснит, — ответил я. Почтительно поклонившись Эдмее, я стал удаляться. Не успел я сделать и тридцати шагов, как услышал нежное слово, легко преодолевшее пространство.
Графиня прокричала мне вслед: «Спасибо!»
XV
О друг мой, до чего же упоительны первые впечатления истинной любви, в каком бы возрасте она нас ни посетила!
Никогда еще я не испытывал столь острого чувства, никогда не был настолько счастлив, как в ту ночь, когда покидал Эдмею, убежденный, что оставил в ее душе частицу себя и унося частицу ее в своей душе. Я уходил с прощальным словом «Спасибо», и оно было подобно венку из роз, возложенному на мое чело.
Я достиг крайнего предела земной жизни: за ним уже открывалось небесное блаженство.
Как ни странно, чистый источник любви, забивший в моем сердце, не был замутнен ни единой чувственной мыслью. Госпожа де Шамбле как бы естественно раздвоилась: тело ее принадлежало мужу, а душа ее была моей.
Тогда мне было этого достаточно. Я был уверен, что не только мой разум находится во власти мгновений, проведенных с ней, но и я тоже оставил в ее памяти неизгладимый след. Несмотря на то что в истории с кольцом, покупкой поместья Жювиньи и домом, подаренным Грасьену, я действовал по наитию, все получилось не хуже, чем если бы я руководствовался расчетом.
Теперь я не просто пребывал в памяти графини, но и принимал участие в ее жизни.
Эдмея уже рассказала мне о своем настоящем. В следующий раз, когда мы встретимся, она должна будет поведать о своем прошлом.
Но когда же мне доведется снова ее увидеть?
Я полагался в этом на Бога, путем столь непредвиденного стечения обстоятельств уже приблизившего и соединившего наши жизни, которым, скорее всего, суждено было протекать вдали друг от друга.
Я возвращался той же самой дорогой, по которой мы шли вместе, и мне казалось, что Эдмея все еще опирается на мою руку. Я снова прошел через кладбище, где все так же пел соловей и мягкий свет луны проникал сквозь ветви плакучих ив. Скрестив руки, я смотрел со слезами на глазах на каменное надгробие, на котором еще недавно лежала графиня, и чувствовал, что мне хочется попросить Бога лишь об одном: позволить мне заснуть здесь рядом с ней вечным сном.
До меня доносились пиликающие звуки скрипок и громовые раскаты корнет-а-пистона. Я подумал, что пора показаться на глаза танцующим: все видели, как я уходил с г-жой де Шамбле и теперь надо было, чтобы меня увидели одного.
Я пребывал в состоянии безмятежности; поцеловав на прощание Зою в лоб и пожав Грасьену руку, я вернулся в гостиницу «Золотой лев».
Ничто больше не удерживало меня в Берне. Я проявил бы неосторожность, если бы снова попытался увидеть Эдмею, ведь за мной следили зоркие ревнивые глаза, и нельзя было дать им повод увидеть больше, чем они уже успели заметить.
К тому же, уезжая, я чувствовал себя настолько счастливым, что мог спокойно, даже в полном одиночестве, ждать, когда случай снова сведет меня с г-жой де Шамбле.
Я не забыл о приглашении графа поохотиться вместе с ним, но помнил ли он об этом сам?
Охотничий сезон открывался 3 сентября, а теперь было 20 августа — оставалось подождать каких-нибудь две недели.
Я испытывал странное безразличие по отношению к г-ну де Шамбле. Хотя я не придерживался строгих нравов, мне всегда глубоко претило волочиться за замужними дамами. Однако, когда меня охватило глубокое и непреодолимое чувство к графине, я даже не вспомнил о том, что у нее есть муж, и полностью забыл о своем стремлении держаться подальше от несвободных женщин. Я смутно ощущал какую-то тайну в отношениях между графом и его женой, нечто такое, что давало мне право любить Эдмею без ревности и угрызений совести.
