«…мне приходит в голову, что мы преступно небрежны к тому священному месту, где вы впервые овладели мною. Я помню тепло солнечных лучей, томительное ощущение моих собственных волос, рассыпавшихся на траве, ощущение вас, когда это произошло. Боль, потом наслаждение… Я не знала. Полагаю, мать рассказала бы кое-что накануне моей первой брачной ночи, но все, что я понимала, — это взгляд ваших глаз, ваши прикосновения и то, как сильно я вас хотела».
Отец опустил газету.
— От кого?
— Я не знаю, кто их посылает. Правда.
— Они без подписи? — Он взял чашку кофе и поднес к губам.
— Нет, они подписаны. Но я не знаю, кто посылает их мне.
Брови отца сошлись на переносице.
— Какого чер… То есть что это значит? Если там есть подпись, Эмилия, вы должны знать, кто их вам присылает.
— Они подписаны Анной Сент-Джеймс, которая написала их много лет назад.
— Сент-Джеймс! — Чашка опустилась на блюдце, звякнув с такой силой, что Эмилия даже удивилась, как оно не треснуло. — Что?
Он почти кричал, и на шум прибежал лакей, но отец отослал его прочь взмахом руки.
— Я бы предпочел, чтобы ты в моем присутствии не упоминала имени этой шлюхи, — сухо заявил он.
Нежные, хоть и шокирующие фразы, написанные плавным женским почерком, никак не вязались у Эмилии со словом «шлюха». Но, судя по выражению на отцовском лице, спорить было бесполезно.
— Я просто подумала — может быть, вы знаете, кто бы мог послать мне эти письма?
— Воображаю — какой-то любитель грязных шуток, — сурово отрезал отец.
— Мне бы хотелось знать, что тогда произошло.
Бросив салфетку на стол, отец вскочил на ноги.
— Нет. Не твое дело. Грязная история, и ни к чему вспоминать.
В лучах утреннего солнца его лицо казалось холодным и отчужденным.
— Многие мужчины заводят любовниц. — Эмилия выдержала его суровый взгляд, не желая отступать. — Понимаю, что они, как правило, не являются дочерьми герцогов. Анна многим пожертвовала во имя любви.
— Меня вряд ли может порадовать слово «любовница», произнесенное моей собственной дочерью. Кроме того, вижу, что ты воспринимаешь эту историю в романтическом свете. Выбрось из головы.
Сухие, жестокие слова приводили ее в раздражение.
Анна вставала перед ней как живая, через мысли и чувства, которые она доверила бумаге.
— Простите меня, я вовсе не хочу доставить вам удовольствие или, напротив, разочаровать вас. Но это касается нашей семьи, значит, меня тоже. И я уже не ребенок, — напомнила Эмилия, вызывая в своем предательском воображении жар и восторг поцелуя Алекса Сент-Джеймса. — Я достаточно созрела для замужества, следовательно, готова понять, как устроено наше общество. Мужские привилегии — это вовсе не секрет.
— А зря, — процедил он, но она тем не менее расслышала.
— Почему?
Он заговорил громче:
— Секрет или не секрет, но есть вещи, о которых леди не говорят.
— Вроде того, зачем мой дед соблазнил невинную девушку?
Наверное, ей не стоило заходить столь далеко. Лицо отца приобрело странный красноватый оттенок. С видимым усилием он взял себя в руки и спокойно поинтересовался:
— Кто тебе это рассказал?
Она не собиралась впутывать сюда Алекса, поэтому просто покачала головой:
— Не важно. Так это правда?
— Если это София наболтала тебе…
— Разумеется, нет, — поспешила заверить его Эмилия. Тетя София была несколько необычной, и все же она очень ответственно подходила к своей роли опекунши.
По крайней, мере отец, похоже, решил, что она не лжет.
— Эмилия, это случилось десятки лет назад. Лучше всего забыть эту историю, и это мое последнее слово на данную тему. Сожги письма и забудь.
Она продолжала рассеянно помешивать шоколад, нежный звон ложечки о тонкий фарфор казался громом в наступившей тишине. Она робко сказала:
— Я ни за что их не сожгу.
— Почему?
Эти ломкие желтоватые листки таили столько чувства! Может быть, она безнадежно сентиментальна? Может, слишком увлечена этой историей, представляя, каково это — отдаться запретной любви? Но она знала, что не сможет уничтожить эти трогательные свидетельства чужой любви.
— Могу я попросить вас их прочесть? Тогда, возможно, вы по-другому…
— Ты можешь просить что хочешь, но я не собираюсь обсуждать с тобой столь неделикатную тему. — Повернувшись на каблуках, отец вышел, бросив на столе недочитанную газету — такого с ним еще не бывало!
Очевидно, он не забыл, печально размышляла она. Не забыла и другая сторона, ведь приходят же эти письма от кого-то! Эмилия пила остывший шоколад и задумчиво смотрела в синее небо и на залитый солнцем сад. Может быть, ей следовало молчать. Однако реакция отца говорила о многом. Десятки лет назад эта история наделала шуму.
У нее было нехорошее предчувствие, что эта история наделает шуму и в ближайшем будущем.
Кулак обрушился на челюсть с достаточной силой, чтобы вернуть его к действительности, и Алекс зашатался, бормоча проклятия и чувствуя на губах вкус крови.
Майкл, обнаженный по пояс, с поднятыми кулаками, недовольно хмурился, удивляясь его невнимательности.
— Что с тобой творится, черт возьми? Мог бы по крайней мере хоть сейчас сосредоточиться.
— Прости. Немного отвлекся.
Сейчас он уже прочно держался на ногах. Немного пригнулся, принимая боевую стойку, так способствующую ясности мышления. Маленький ринг был в их полном распоряжении. В это раннее утро здесь было тихо, лишь слуги тихо сновали туда-сюда.
— Ну. Будь внимательней. Не хочу попортить твое смазливое личико. — Майкл сделал ложный выпад, затем попытался нанести прямой удар в корпус, который Алекс успешно парировал. — Твоя рассеянность связана с теми старыми любовными письмами?
— Нет. — Алекс, также без рубашки, увернулся влево.
— Да, разумеется, — возразил Майкл, слегка улыбнувшись. Мускулистый торс поблескивал от пота. — Не стать тебе шпионом, Алекс. Тебя видно насквозь.
— А зачем мне быть шпионом, черт возьми? — Алекс сделал выпад, но Майкл отскочил назад, и кулак соперника едва задел его подбородок.
— Верное замечание, однако все мы выполняем свой долг. Спроси Веллингтона или Ливерпуля.
— Как выполняли его солдаты, однако я не настолько выжил из ума, чтобы снова отправиться на войну. — Алекс глухо зарычал, получив удар в живот, но сумел, к собственному удовлетворению, хорошенько заехать Майклу, поквитавшись за нанесенный ранее чувствительный удар и исторгнув цветистую фразу из уст друга.
— Кажется, что сейчас ты в большей опасности, чем в Испании.
