— Ну, если обещал, значит, так и будет. Оскар ужас какой волевой.
Мальвина даже не подозревала, насколько она была права. Обещание Оскар выполнил, сам же был «ужас» как ужасен, хотя и не подозревал об этом. Размягченный, сидел он на кровати и с нежностью поглядывал на стол, где покоилось его перебеленное творение. По временам он делал дирижерские движения руками, — номер, право же, заслуживал соответствующего музыкального сопровождения!
— Пламм-пламм, тара-ррара-раа, — напевал «Барон «Оскар», не подозревая о том, что «Неверный лакей» и «Роза пустыни» подслушивают под дверью.
Дверь не была заперта, только прикрыта. Мальвина поставила сумку и, приоткрыв дверь, заглянула.
— Господи Иисусе! — попятилась она, чуть не столкнув Додо.
— Что там?
— Не знаю. Чисто дьявол…
— Брось! — И Додо хотел распахнуть дверь.
— Нет, — прошептала Мальвина, — может, он просто со свету кажется таким черным. Я взгляну еще разок.
— Там-тарам-та-тири-рии, — послышалось изнутри; Оскар слишком был погружен в воображаемое музыкальное сопровождение, чтобы заметить эти испуганные, округлившиеся глаза…
— Кошмар, я уж думала, это не Оскар…
— Оставь, Мальвина, кому ж еще быть в повозке Оскара, — возразил Додо и распахнул дверь.
Распахнуть распахнул, но тоже оторопел; Оскар оказался, правда, не черным, а темно-синим, но зато он был на верху блаженства.
— Додо, Мальвинка, дорогие мои! — широко раскинул он руки. — Входите, входите, вышло гениально…
— Оскар, что с тобой?!
— Как что? Я написал! Блистательно! Радуйтесь, дети мои! Гоп, сперва выпейте чуточку. Мальвинка, не смотри на меня так, я не свихнулся, я просто немножко счастлив. А вот и этот бесценный песик. Иди сюда, Репейка!
Однако Репейка попятился, спрятался за Додо, поджал хвост и заворчал.
— Что такое? Что ты сделал с собакой? — прохрипел Оскар.
— Ничего. Он не узнает тебя…
— Меня?!
— Ну да, тебя. Мальвина, у тебя есть зеркало?
Оскар весьма тупо уставился в зеркало; Мальвина увидела чернильный карандаш, открытый шкафчик, бутылку палинки и затряслась от смеха; даже Додо улыбнулся.
— Смеетесь надо мной? Что ж, смейтесь… — И лицо Оскара стало так печально, так сине-печально, что Мальвина только что не визжала от смеха. Но с укротителем зверей нужно было держать ухо востро.
— … так блистательно удалось… а вы надо мной посмеялись.
— Мы думали, ты нас разыгрываешь… А выпить так и не дашь?
Оскар охнул и от обиды моментально перешел к размягченному радушию.
— Чтобы я — я! — не дал выпить! Мальвинка, позволь я тебя поцелую! — И он запечатлел на ее лбу звучный поцелуй, который наездница со смехом ему и возвратила.
В эту минуту вошел Алайош и тотчас разобрался в ситуации. Он принюхался.
— Какой аромат! Оскар, я разолью, если позволишь. — И он прикрыл за собою дверь. — Нас, кажется, достаточно? Мальвина, тащи сюда таз и мыло, потом Оскар прочитает свое произведение. Если это не секрет…
— От вас у меня нет секретов, но Мальвину оставь в покое. Вот только воды принесите.
Мытье оказало на Оскара весьма благотворное действие. Его лицо и руки сохранили лишь светло-лиловый оттенок, а внутреннее воздействие палинки выдавал только необычный блеск в глазах, который — при минимальном доброжелательстве — вполне можно было отнести за счет творческого вдохновения.
— Садитесь все на кровать. Вот так! Ну, а теперь слушайте. И ты, Репейка тоже… Итак:
ВЕСЕЛОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ
Написал (для государственного цирка «Стар»)
Оскар Кё.
«Сцена: арена цирка…»
Снаружи все иссушала умопомрачительная жара. Выпущенные пастись лошади укрылись в тени, ушами, хвостом, ногами обороняясь от кровососов-слепней; Султану и Джину снилось, что они в Африке, где в саваннах раздается ржание зебр и в круглой тени зонтичных акаций пасутся гну. Пипинч грезилось прошлое и крутые утесы, только Эде ворчал изредка, — он страдал в своей теплой шубе и хотел выбраться из клетки, поискать где-нибудь в скалах прохладную пещеру, — и еще он прислушивался, потому что над лесом с клекотом кружились два сарыча в прохладной высоте невесомой и ничем не ограниченной свободы.
А в повозке как раз закончилось чтение. Наступила глубокая тишина, только жужжали две-три мухи между жалюзи и сеткой от комаров.
Слушатели с почтительным восхищением взирали на Оскара, пока, наконец, Алайош не провозгласил:
— Мальвина, если они и поставить сумеют эту сцену, не возражаю, можешь поцеловать Оскара!
— В общем, это уже состоялось, — сказал Додо, — но я право не предполагал… Оскар!!
— Изумительно, — радовалась Мальвина.
— Говорите всерьез… хоть я и выпил, но это дело серьезное. — Руки Оскара дрожали, победа была полной, но он еще не упился ею.
Алайош встал.
— Оскар! — воскликнул он, пожимая укротителю руку. — Больше я ничего не скажу! — И он обнял друга. Встал для объятия и Додо, поднялась и Мальвина.
Репейка не встал. Он лежал в углу и ничего не понимал. Вокруг него кипели пылкие страсти, он угадывал, что происходящее необычно, странно, и люди ведут себя не так, как всегда. Их движения размашистей, голоса возбужденнее, они бессмысленно долго смотрят друг на друга, что-то одобряют, перешептываются, похлопывают друг друга по плечу… — но ничем плохим это не пахло, и щенку было скорее спокойно, чем трудно, в этой оживленной атмосфере.
Наконец, Мальвина засобиралась.
— Я и грибы твои заберу, Додо, ведь есть-то вы все-таки будете? Пойдешь со мной, Репейка?
Репейка встал, завертел хвостом:
— Я бы с удовольствием…
— Можно Репейке пойти со мной, Додо?
Додо взглянул на Оскара, и Оскар величественным жестом дал разрешение.
— Репейка, бесценный песик, ты можешь идти с этой дамой… но веди себя хорошо.
Мальвина и Репейка выскользнули за дверь, которую Мальвина аккуратно прикрыла, в то время как Алайош посылал ей вслед воздушный поцелуй.
Затем он перевел глаза на Оскара.
— Прости, но, может быть, ты прочитаешь нам еще раз…
— Верно, — кивнул Додо, — мне тоже хотелось бы послушать. Когда ты читаешь, я буквально вижу всю сценку от начала до конца.
И опять на лице Оскара затрепетал отсвет славы, а его приглушенный голос, словно старый шмель, закружился в сонном полумраке цирковой повозки.
С этих пор Репейка получил больше свободы, чем прежде, как днем, так и ночью. Правда, начались репетиции, во время которых Оскар не знал пощады, но свое слово он держал и Репейку не трогал. В этом и не было необходимости, Репейке достаточно оказалось устрашающего примера, героиней которого довелось быть многострадальной Пипинч.
