Восточная Пруссия, привязывая к себе русскую армию, в то же время отдаляла ее от Австрии. Благодаря этому петербургский двор ощущал себя независимым по отношению к своей союзнице и проникался стремлением изменить свою вспомогательную роль на роль державы, ведущей войну в собственных интересах, для которой предпочтительнее более тесный и непосредственный союз с Францией.
Но поскольку это не встретило понимания Людовика XV, пришлось все-таки сближаться с Веной и балансировать между двумя противоположными требованиями: удержания Восточной Пруссии и обязательствами помогать Австрии.
Поиски подобного компромисса порождали множество проектов, наполнявших политическую и военную корреспонденцию этих пяти лет: то предлагали сформировать так и оставшуюся на бумаге сорокатысячную армию и послать ее в распоряжение австрийцев, то говорилось о разделе главной армии и выделении из нее двадцати тысяч для фельдмаршала Дауна. Однако эти намерения вызывали сопротивление со стороны всех без исключения русских главнокомандующих: и Фермора, и Салтыкова, и Бутурлина. Они понимали, что в таком случае армия потеряет боеспособность и силы настолько распылятся, что императорское знамя как бы вообще исчезнет с театра военных действий. Только злостный недоброжелатель мог давать подобные советы, вредоносные для интересов и славы российской армии. Третий вариант заключался в том, чтобы приблизить русскую операционную линию к линии Дауна, избегая, однако, их параллельности или схождения.
Опираясь на Восточную Пруссию, русские могли выбирать между двумя основными направлениями: 1. идти вдоль Балтийского побережья, занять Данциг и Прусскую Померанию и соединиться с малочисленной шведской армией, полностью отрезав таким образом Фридриха II от моря; 2. наступать через Кюстрин или Франкфурт-на-Одере и захватить Берлин и всю главную провинцию Прусского Королевства; 3. двигаться через Позен и помочь австрийцам отвоевывать Силезию или Саксонию. Независимо от избранного варианта при условии последовательности действий можно было надеяться на большой успех — завоевание одной из прусских провинций. Но беда заключалась в том, что никак не могли твердо решиться на какую-то одну из этих трех систем. Уже в кампанию 1758 г. русские могли бы принудить Данциг к капитуляции, занять Западную Пруссию и Померанию и разгромить армию Левальда. После этого на следующий год надо было вторгнуться в Бранденбург и наконец во время третьей кампании раздавить Фридриха II, прижав его к австрийцам.
Однако ничего этого не произошло. До самого конца войны русская армия даже в период решительного наступления на Кюстрин и Франкфурт постоянно разрывалась двумя противоположными влияниями. То ее поворачивали на север, потому что правому флангу и даже самому Кёнигсбергу угрожала прусская армия из Померании; то надо было двигаться на юг, поскольку канцлер Кауниц не давал покоя своими представлениями графу Воронцову, а Даун жаловался, что русские ничем не хотят помочь ему в Силезии и Саксонии. Русская армия была похожа на планету, которая под воздействием двух противоположных притяжений движется беспорядочными зигзагами. Отсюда столько приказов и столько контрприказов, столько маршей и контрмаршей, изматывавших людей и оставлявших на дорогах конские трупы и брошенные повозки. Солдаты голодали, потому что интендантство не успевало вслед за переменами политики менять пути подвоза и расположение магазинов. Русская армия скорее плутала и бродяжничала по всей Польше и Германии, чем следовала заранее выработанному плану.
Дипломатия влияла на военное командование самым катастрофическим образом. Только для того, чтобы угодить Франции, Конференция не позволила Фермору занять Данциг, магистрат которого был пропитан прусским духом и благодаря своему господству над выходом из Вислы в море мешал как мог снабжению войск, задерживая не только целые караваны судов, но даже обозы на мостах, что подвергало русское терпение жесточайшим испытаниям. А для угождения Австрии Конференция без конца меняла планы своих генералов, отказываясь от самых выгодных направлений, как, например, на Померанию или на Берлин, вынуждала их идти на соединение с имперцами, хотя и не хотела полностью подчинять им русские войска. Однако на самом деле получалось именно так, и подчас они оказывались просто жертвою политических интриг. При медлительности ученого педанта Дауна, возродившего из небытия тактику Монтекукколи{44}, и мелочной опеке гофкригсрата было невозможно договориться о месте соединения, не рискуя встретить там вместо Дауна самого Фридриха II. У австрийского командующего было невозможно ничего узнать о планах кампании, даже если он уже и получил их из Вены. То, что говорил Даун, никак не совпадало с заверениями Кауница. Может быть, русские генералы клеветали, будто он хотел лишь одного: подставить их армию под огонь прусских батарей, как клячу пикадора перед разъяренным быком, чтобы заранее истощить силы неприятеля еще до столкновения с его собственными полками? Конечно, у австрийцев не было столь подлого умысла, но ведь и сорок лет спустя Суворову оказалось очень трудно договориться с ними в решительный момент. Самой бесплодной за всю Семилетнюю войну оказалась именно кампания 1761 г., когда петербургский кабинет наиболее благоприятствовал Вене и когда русский главнокомандующий изо всех сил старался угодить своему австрийскому коллеге.
Фермор был приятно удивлен той легкостью, с которой его приняли жители Восточной Пруссии, и тем более польщен своей новой должностью генерал-губернатора этой провинции. Он охотно продлил бы свое пребывание среди кёнигсбергских развлечений и удовольствий, но Конференция торопила его с началом весенней кампании. Русские войска были сильно разбросаны по занятой территории, и у Фермора под рукой оставались только корпуса Салтыкова и Голицына. Что касается Обсервационного корпуса Шувалова, формировавшегося в Пскове, Смоленске, Торжке, Великих Луках, Вольмаре и Дерпте, то он находился очень далеко, почти за тысячу километров от главных сил.
В феврале вся армия двинулась к Нижней Висле. 10-го Штофельн с чугуевскими казаками, 300 гусарами и кирасирами подошел к Мариенвердеру. Магистрат поднес ему ключи от города и просил о приведении жителей к присяге. В крепости оказалось большое количество припасов и 38 понтонов, крайне необходимых для наведения моста через Вислу. 17-го Штофельн занял Торн. В отличие от Данцига у русских с его жителями всегда были самые дружеские отношения. Затем Штофельн направился к Данцигвердеру, встречая везде хороший прием и приводя к присяге власти и лучших жителей, хотя он и находился на польской территории. Ему доставляли военные сведения и предлагали снабжать продовольственными припасами. Но Эльбинг оказал все же некоторое сопротивление. Магистрат хотел избежать прохода русских войск, и даже началось сооружение моста, по которому они смогли бы обойти город. Однако властям было заявлено, что все эти ухищрения напрасны и нужно открыть ворота. 3 марта в них вошел Рязанов, который сразу же заменил польский гарнизон и отпустил его. Он согласился на гражданскую капитуляцию, но уже на более жестких условиях, чем в Кёнигсберге. Сам Фермор вступил в Эльбинг через день с почестями, соответствующими его рангу.
Фридрих II был страшно раздражен сдачей этого города и велел секретарю своего посольства в Варшаве Бенуа представить самый резкий протест. Он заявил, что отныне считает себя совершенно свободным занять любой польский город. Тогда Август III послал русскому главнокомандующему письмо с требованием очистить Эльбинг. Фермор отвечал отказом в самых изысканных выражениях и одновременно уведомил Конференцию о стратегической важности этой крепости для сообщения с Восточной Пруссией. Тем временем русские войска заняли все значительные города по течению Вислы. В Торне разместился гарнизон из 400 гренадеров и началось восстановление оборонительных сооружений. Фермор хотел захватить и Данциг или, по крайней мере, Вайхсельмюнде, форт в устье Вислы, который преграждал вход в реку приходящим с моря судам. Он даже направил в Конференцию план блокады города, но там не решились на это, опасаясь протестов не только Бенуа, но, весьма вероятно, и французских агентов.
По всем занятым местам Фермор мог протянуть целую осведомительную сеть. Сообщения о происходящем поступали к нему не только от казаков, гусар и разъездов кавалерии Штофельна, но также от католического духовенства и мелкопоместных польских дворян. Стало известно, что преемник Левальда, граф Дона, блокировал шведов в Штральзунде, а сам Фридрих II внимательно следит за Дауном. Но в общем дороги были свободны и открывался путь или в Померанию, или в Бранденбург. Непонятно, почему при этих условиях Фермор бездействовал весь апрель и май. Мы знаем только, что он якобы ждал рекрутов и затребованных им офицеров.
