вызывает генерал.
Что-то щелкнуло. Диктор объявил:
— Какая сегодня погода…
Андрей позвал мать, попросил:
— Налейте мне шампанского. Я выпью за него. Он заслуживает большего, но что я могу сделать сейчас… Он поймет меня.
— Послать поздравительную телеграмму?
— Конечно.
Мать ушла, Андрей ни о чем не думал, было какое-то умиротворенное состояние.
Мать принесла бокал шампанского.
— Будь здоров! — сказал Андрей, прижавшись губами к холодному стеклу.
— Андрей, тебя очень трудно понять,— сказала мать.— Раньше мне казалось, что я понимала тебя, но теперь вижу, что ошиблась. Ты — неожиданный человек. Друзья понимали тебя?
— Всегда.
— Но я — нет.
— Зато ты понимаешь другое. Кто там? — Андрей повернулся к садовой дорожке.
— Почта.— ответила мать, возвращаясь. — Тебе принесли телеграмму. Прочитать?
— Да, мама.
— Откуда? — спросила мать, пытаясь на телеграфном бланке отыскать город, из которого отправили телеграмму.— Ничего нет. Нет, есть, но какое-то странное название. Я не могу и выговорить. Я читаю, не сердись. «Дорогой мой Андрей,— читала вслух мать.— Ухожу на ответственное испытание. Буду думать о тебе. Это поможет мне победить. Люблю тебя, мой верный вечный друг. Я вернусь. И ты вернешься. Потому что ты нам всем очень нужен. Жди. Твой вечно Саша».
— Все? — спросил Андрей.
— Да,— ответила мать.
— Я не заслужил такой чести. Не заслужил, потому что часто неверно жил,— сказал Андрей.
Он опустил руки вниз. Пальцам стало холодновато.
Полковник запретил сообщать сыну о своей болезни.
— Мальчик не должен ничего подозревать,— сказал полковник.— Мы не имеем права говорить ему, потому что для него самое важное сейчас — спокойствие, собранность, а не всякие житейские мелочи, которые способны потихоньку растравить даже самую крепкую, самую стойкую душу. Вам знакомо это, доктор?
— Я подозревал, что мелочи всесильны.
— Нет, всевластны. Пусть он узнает потом, когда сделает свое дело.
Полковника редко навещали посторонние: медицинское заключение отвергло возможность постоянного общения.
— Только покой,— говорил профессор из Военно-медицинской академии, специально приезжавший из Харькова.— Покой.— А для себя добавил: «Покой отодвинет развязку, но не спасет. Впрочем, мало ли что бывает на этой грешной-прегрешной земле?» И для всех сказал:
— Надо быть готовыми ко всему.
— Ко всему? — спросил лечащий врач.
— А что вас, собственно, удивило?
— И выздоровление?
— А почему бы и нет? О, милый мой, летчики порой выкидывают такие номера, что никакая теория не в силах разобраться в причинах и следствиях.
Но наступило утро, когда на городском телеграфе из далекого города приняли телеграмму для полковника. И в эти же минуты диктор московского радио сообщил о высотном рекорде советского летчика-испытателя Александра Яснова.
Прежде всего телеграмма попала в руки артиста.
— Вот видишь,— сказал он, садясь на стул у постели больного.— Сынок тебя не забыл. Ты только послушай, что он пишет. Я говорил всегда, что он славный парень.
— Читай.
— Я только хотел сказать,— начал было артист, но тут же спохватился.— Читаю. «Дорогой папа. Ты получишь эту телеграмму уже тогда, когда я вернусь. И пожалуйста, не волнуйся — все будет хорошо. Я бесконечно благодарен тебе и с нетерпением жду встречи с тобой. Будь здоров. Вечно твой сын Александр».
— Все? — спросил полковник.
— Все.
— Ради нашей дружбы,— сказал полковник,— пошли ему телеграмму. Напиши всю правду о моем состоянии. Ничего не скрывай. Может быть, он еще успеет.
— Ты переживешь всех нас! — артист вскочил.— Ради нашей дружбы. Ради всех наших встреч за зеленым карточным сукном. Не сердись. Я иду. Я сделаю сейчас же. Сию минуту.
— Да.
Артист убежал.
— Доктор, дайте мне телеграмму.
Врач возмущенно ответил:
— Он унес ее! Что за люди! Крадут телеграммы!
Он выбежал из квартиры. Вернулся через пять минут, сжимая в руке смятый телеграфный бланк.
— Пришлось отнять силой.
— Не сердитесь, доктор. И не выключайте радио. Можете идти, куда вам угодно. Я хочу быть один. Вернее — с ним. Извините. Да?
Врач послушался.
Генерал, вызвавший Яснова к себе, был хмур.
— Твой отец тяжело болен,— сообщил он.— Мы знали. Мы не могли волновать тебя. Это случилось неожиданно. Да и он сам запретил сообщать тебе. Не осуждай нас, мы делали все, чтобы ты лучше справился со своей задачей. А теперь — я уже дал распоряжение. Через три четверти часа ты должен быть на аэродроме. Тебя на бомбардировщике доставят к отцу. Передай привет. Спеши.
— Можно поговорить по телефону?
— Добро.
Генерал куда-то позвонил, и через десять минут Саша уже говорил с отцом.
— Папа! Здравствуй! Это я. Здравствуй. Папа, как ты себя чувствуешь? Как здоровье? Плохо, да? Ну, папа, все будет хорошо. Скоро буду у тебя. Папа, ты слышишь? Я? О, я потом все расскажу. Как ты, а? Отличное самочувствие. Что? Почему ты от меня скрывал? Ну, ладно, твое дело. Но и мое! Ну, дорогой, держись. Я сейчас вылетаю. Я ведь уже на пороге, папа!
Как раз на подлете к городу бомбардировщик попал в грозу и, запросив аэродром назначения, получил отказ в приеме. Тогда пришлось сообщить, кто находится на борту самолета. После этого бомбардировщику разрешили приземлиться.
Он влетел в квартиру, бросил фуражку на столик в прихожей. И — растерялся.
Он мог войти в комнату, где лежал полковник, как угодно,— он был тут хозяином. Мог ворваться, войти осторожно, влететь, проскользнуть — как угодно,— но он вошел робко, бесшумно, боясь разбудить отца.
Полковник спал, но как только Саша отодвинул портьеру, проснулся и сразу протянул правую руку.
Саша быстро прошел к постели, схватил руку, прижался к ней лбом, прошептал:
— Видишь, я здесь. Я спешил к тебе. Почему ты скрыл?
— Нужно.
— Нет!
— Да, сынок,— полковник усмехнулся.
— Нет. Я бы бросил все, чтобы быть с тобой. А ты не поверил?
— Я не хотел, чтобы ты бросал.
— О, папа…
Саша сел на край постели. Руку полковника он не выпускал.
— Я для тебя буду жить,— вдруг сказал полковник.
— Доктор! — Саша обернулся к врачу.— Почему вы молчите?
Мне уже нечего сказать,— ответил врач.— Теперь доктор — вы.
— Я?
Врач ушел, закрыв за собой дверь.
— Папа, папа…
Затрещал телефон. Саша схватил трубку и положил ее на столик рядом с телефонным аппаратом.
