Герда послушно вышла.
— Чудесная мысль, Зандер! — похвалила Гильда.
— Просто, но верно, — хвастливо ответил он. — Нет на свете женщины, которая осталась бы равнодушной к такому слуху. А там, где появится хоть немного женской ревности, — там уже не жди дружбы. Если Эдит появится здесь на сцене, можете зачесть мне поражение. Но я всё-таки не думаю… Она тут не останется… Она мне кое-чем обязана. Ведь это я когда-то спас её от концлагеря. — Он обернулся к стойке: — Спокойной ночи, фрау Линде. Нам с Гильдой предстоит ещё небольшой разговор.
— Спокойной ночи, — недовольно произнесла владелица ресторана и не спеша вышла.
Зандер приблизился к Гильде и взял её за руку повыше локтя.
— Ни в коем случае не говорите Эдит о моём приезде, — сказал он. — Когда будет нужно, моё появление станет решающим козырем во всей игре. Знаете, Америка, Голливуд, деньги — против такого соблазна не устоит ни одна актриса. Тут ведь пахнет долларами… — И неожиданно добавил: — Вы сегодня останетесь со мной, Гильда.
Он ждал возражений, но Гильда, вздохнув, заговорила о другом:
— Знаете, Зандер, порой мне становится так страшно!..
— А я вам дам хороший совет, — пытаясь сохранить непринуждённый тон, усмехнулся Зандер. — Всегда держите наготове чемодан. Поняли меня? Спокойным здесь нельзя быть. Но я вас не оставлю…
Он посмотрел в её испуганные глаза и, не говоря больше ни слова, двинулся в отведённую ему хозяйкой заднюю комнату. Гильда покорно пошла следом.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
На следующий день Чайка, Савченко и Соколов поехали в Берлин на совещание работников комендатур.
Обычно офицеры выезжали из Дорнау утром, успевали до обеда выполнить много дел, которые требовали согласования в Карлсхорсте, а вечером присутствовали на совещании.
Сегодня Ваня вёл машину осторожнее, чем обычно. Ночью выпал снег. С утра пощипывал лёгонький морозец. Казалось, будто и вправду зима уже легла на серые, распланированные квадратиками немецкие леса. Заснеженные деревья стояли в своём зимнем уборе. Но постепенно становилось всё теплее, снег начинал темнеть, снова густой туман навис над полями, и вскоре от зимней красоты, которой в начале путешествия любовался Соколов, не осталось и следа.
Когда они въезжали в Берлин, улицы столицы были сплошь залеплены грязным снегом. На этот раз Ваня повёл машину через американский сектор, прямо к Потсдамерплацу. Он каждый раз выбирал новый маршрут, желая получше узнать город.
А в американском секторе можно было и в самом деле увидеть много необычного. Уже появились на дверях некоторых ресторанов таблички: «Только для американцев!» Уже можно было встретить на улице человека, будто зажатого между двумя листами фанеры, с которых взывали написанные углём слова: «Согласен на любую работу». Инвалиды демонстрировали около входов в большие магазины свои увечья, в надежде получить подаяние.
Машина приближалась к Потсдамерплацу — площади, где сходятся границы трёх секторов. Брызги мокрого снега разлетались из-под колёс. Стало ещё теплее, и туман начал рассеиваться.
Лица у прохожих были хмурые, недовольные. В эту сырую погоду каждому хотелось оказаться поскорее дома, в тепле. Вот почему полковник заинтересовался, увидев на сквере скопление людей. Время от времени оттуда доносились взрывы смеха.
Полковник приказал остановить машину. В первую минуту советские офицеры не могли понять, что происходит на длинной дорожке.
Возле одной из скамеек стояла группа американских офицеров. Вокруг них толпились немцы — несколько десятков измождённых, явно изголодавшихся людей. В другом конце дорожки, там, где возвышалась небольшая бетонная тумба, ранее, видимо, служившая подставкой для вазона, стоял щеголеватый капрал с поднятой вверх рукой. На тумбе лежала маленькая пачка американских сигарет.
Капрал что-то крикнул, резко взмахнул рукой, и от группы, собравшейся вокруг скамейки, отделились трое немцев. Это было страшное и возмутительное зрелище. Все трое ползли на четвереньках, стараясь обогнать друг друга. На спине у каждого мелом был обозначен номер.
Снова послышался смех, поднялось улюлюканье. Американцы заключали пари, они деловито ставили деньги на бегунов. Для них это был тотализатор. Пачка сигарет служила призом для потерявших всякую надежду на заработок людей. Немцы ползли всё быстрее и быстрее, их неудержимо влекла к себе проклятая пачка сигарет, которую можно было выменять на хлеб. Посиневшие руки тонули в мокром снегу, насаженные лица застыли от напряжения. Никогда ещё не приходилось советским офицерам видеть такого унижения человеческого достоинства.
Один из ползущих немцев вырвался вперёд. Он первым достиг тумбы, приподнялся над грязным снегом, быстро протянул руку и схватил обёрнутую в целлофан пачку. Американцы зааплодировали.
— Сволочи! Что с людьми делают… — срывающимся голосом произнёс Ваня.
— Поехали, — тихо сказал Чайка.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Закончив свою работу в Берлине, Макс Дальгов возвратился в Дорнау. После многих лет скитаний он собирался обосноваться здесь прочно. Ему предоставили квартиру в том самом доме, где жил Болер; их двери выходили на одну площадку. Макс познакомился со своим соседом, зимними вечерами они иногда проводили вместе часок-другой. Это были часы отдыха, и Болер всегда радовался, когда высокая, плотная фигура Макса появлялась на пороге.
Сейчас Макс Дальгов был занят по горло. Он возглавлял городскую организацию коммунистической партии. А как раз в это время намечалось слияние с социал-демократами. Некоторым людям, отвыкшим за последние годы от активной политической жизни, приходилось ещё разъяснять, насколько это важно, насколько плодотворнее будет совместная борьба.
Вот почему Макс Дальгов проводил целые дни на предприятиях Дорнау, выступая на рабочих собраниях и митингах. А вечерами, отдыхая и беседуя с Балером, Макс Дальгов как бы оценивал итоги дня.
Порой разговор касался будущего немецкой литературы.
— Я хорошо представляю себе эти книги, — говорил Макс. — Они отразят то, что происходит сейчас в Германии. А это значит — они покажут нам немецкий народ просыпающимся к новой жизни. Вот увидите: у нас скоро появится очень много писателей. В литературу придут рабочие, инженеры, крестьяне. Они опишут свою жизнь в годы величайшего исторического перелома, происходящего на наших глазах. Это будут книги, полные борьбы и страсти.
Болер скептически улыбнулся:
— Неужели вы думаете, что писать книги — это то же самое, что делать автомобили или мясорубки?
— Нет, этого я не думаю. Но я уверен, что мы скоро создадим в Германии такие условия жизни, когда каждый действительно талантливый человек сможет проявить себя в полную меру.
— Посмотрим, — ответил Болер. — Во всяком случае, я с удовольствием почитаю такие книги. Боюсь только, что долго придётся ждать…
— Придёт время, — поддразнивал Макс Болера, — когда и вы не сможете молчать.
И действительно, писатель в последнее время очень внимательно присматривался ко всему происходящему в городе. На недостаток информации и материала для размышлений Болер пожаловаться не мог. Он получал много газет и журналов. У него в кабинете стоял мощный радиоприёмник, принимающий почти все страны мира. О жизни Дорнау он тоже имел полное представление. Ведь у него не осталось никаких других обязанностей, кроме разговоров с людьми, наблюдений и прогулок по городу. Трудно было представить себе, чтобы какое-нибудь событие в Дорнау не привлекло к себе внимания Болера. Его сутулая фигура появлялась всюду, и любопытные глаза смотрели на происходящее с таким живым интересом, будто читали самую увлекательную книгу.
При каждой встрече он задавал Дальгову множество вопросов. В основном они касались будущего Германии. Макс охотно делился своими соображениями. Он заметил, что лозунг единства страны встречал у старика горячее сочувствие. Писатель многое одобрял в программе советских оккупационных властей, но для себя лично пока не хотел делать никаких выводов.
От литературы разговор переходил к театру. В такие минуты Макс ощущал неясную печаль. Как ему хотелось опять на сцену! Сыграть в новой пьесе, показать героя современной Германии! Но кто знает, когда ещё появится возможность вернуться к старой профессии… Он до сих пор не повидал даже Эдит Гартман, хотя ему рассказали про её дебют в ресторане. Не раз он давал себе слово в первый же свободный вечер зайти к Эдит. А обрадует ли её это посещение? Стоит ли ворошить прошлое? И всякий раз он откладывал встречу с актрисой.
Однажды вечером, неторопливо переставляя шахматные фигуры, Болер и Дальгов снова заговорили об искусстве.
— Скажу вам только одно, — не отрывая взгляда от доски, произнёс писатель, — творчество должно быть совершенно свободным. Я обязан творить лишь то, что хочу, — и ничего больше!
