– Да.
Твердое, тяжелое беспощадное «да». Внутри все окаменело. Я не ожидала такой резкости, хотя и сама на нее напросилась. Мозг пытался лихорадочно выдумать что-то, что заставило бы его задержаться, пробыть в этой комнате еще несколько драгоценных минут.
– Ты знаешь, – бодро начала я, пытаясь взять себя в руки и не допустить страдальческих нот в голосе, – на правах твоей, черт возьми, сестры, и во имя женщины, которая тебя родила и столько из-за тебя вытерпела, я прошу и, более того, заслуживаю немного откровенности. Может расскажешь мне о тех, к кому ты так спешишь?
Феликс замер, он явно не был готов к такому нахальному прыжку с разбега в его личную жизнь. Я и сама от себя такого не ожидала, но времени на размышления не было, я просто начала говорить все, что лезло в голову:
– Я помню, что твоя «новая» сестра вчера выглядела вполне здоровой и самоуверенной, чтобы вообще волноваться о ней. Тогда, может быть, у тебя есть «новая» бабушка, которая захворала и попросила тебя срочно бросить все и привезти ей пирожков и горшочек маслица? Или есть какой-нибудь «новый» троюродный дядюшка, чья старческая хандра гораздо серьезней того, что только что случилось с твоей матерью?! Расскажи мне о них, Феликс! Так хочется знать о тех, кому и в подметки не годишься!
Я была уверена, что и от этих вопросов он попытается уйти, но когда он заговорил, я услышала слишком многое, чтобы устоять на ногах.
– Ее зовут Дио. Она – мой самый близкий человек. И сейчас я должен быть с ней рядом.
Я отшатнулась от него, как от привидения. Своды моего мира начали стремительно рушиться. Минуту назад я думала только о том, как он невероятно притягивает меня. Минуту назад я была готова со слезами умолять его оставить мне электронный адрес или номер телефона. Я была готова на все, на любое унижение, только бы он задержался. Но теперь… Черт, почему я всегда так медленно и плохо соображаю? Его вежливость, сдержанность и постоянное соблюдение дистанции предельно ясно означают, что его сердце занято. У него есть девушка, и он не хочет делать того, о чем потом может пожалеть!
Но что-то в его словах не давало мне покоя. Мой внутренний датчик, распознающий ложь, стал зашкаливать от напряжения. Да это всего лишь уловка! Ведро ледяной воды, чтобы привести меня в чувство. Феликс никогда не врал мне – просто ставил перед фактом, что это секрет или отмалчивался. Но сейчас во мне ворочались какие-то подозрения. Либо я просто не хотела верить в существование некой Дио, либо ее на самом деле не существовало!
– Какая она? – прошептала я.
– Что? – переспросил он.
– Какая она, эта Дио?
– Поиграем в детектор лжи? – усмехнулся он. – Она удивительная.
– Нет, как она выглядит? – упрямствовала я, зная, что если она реальна, то он без колебаний сможет описать ее, а если это выдумка, то замешательство и смущение непременно отразится на его лице.
– Феликс, ты слышишь меня? Как она выглядит? Какие у нее волосы, кожа, глаза? Какого она роста, сколько ей лет?
Мне показалось, что на его лице промелькнуло смятение и растерянность. Но только на мгновение.
– Ее душа восхитительна, и это единственное, что имеет значение, – отрезал он.
– Неубедительно! – выкрикнула я.
Еще минута. Еще одна.
– Я не собираюсь убеждать тебя в том, что тебя вообще не касается.
Я стояла, молча проглотив обиду и с трудом веря ушам: он не может описать ее, потому что либо страдает приступами забывчивости, либо я только что поймала его на лжи. Он солгал мне!
– Значит, ты так спешишь к той, которую даже не можешь описать? – едко сказала я, скрещивая руки на груди, вцепившись дрожащими пальцами в собственные ребра. – Хочешь знать мое мнение?
– Вряд ли.
– Но тебе все же придется послушать! Не верю ни в какую Дио! Отказываюсь верить! Потрудись придумать какое-то более внятное объяснение своей трусости… И бессердечности! И равнодушию! – я почувствовала, что если сейчас же не прекращу орать, то меня снова выбросит – голова налилась какой-то тяжестью, а колени перестали справляться с весом моего тела.
– Феликс, – прошептала я, вдруг почувствовав невероятную слабость. – Кажется, меня снова… Мне не надо было снова нервничать.
Он подхватил меня на руки и понес меня к кровати. Я обняла его за шею и ткнулась лбом в его грудь.
– Что ты делаешь?
– Укладываю тебя спать, как и собирался. Ты устала. Тебе нужно поспать.
– Я не хочу спать, – возмутилась я, чувствуя, как он размыкает мои руки, обвившие его шею. У меня было слишком мало сил, чтобы сопротивляться.
– Ты будешь спать, – отрезал он, поправляя мне подушку и одеяло с какой-то ошарашивающей заботливостью.
Я попыталась вытянуть руку и прикоснуться к нему, но моя рука отказалась мне подчиниться! Я никогда не чувствовала ничего подобного. Хотя нет… Когда в тот страшный день меня привезли в больницу с большой кровопотерей, мне пару раз делали уколы, ощущения после которых…
– Ты что, чем-то накачал меня?! – закричала я, но голос был больше похож на сдавленный шепот.
– Да, прости. Так нужно.
– Феликс, умоляю тебя, останься… – последнее, что смогла произнести я.
Кажется, он взял меня за руку, но я больше не чувствовала своего тела.
– Лика… – начал он. – Я знаю, ты уже ничего не сможешь сказать, но, возможно, еще сможешь слушать меня. Это безопасный препарат, ты сейчас просто хорошо поспишь и проснешься утром бодрой и спокойной, пережитое не будет мучить тебя, так что ты будешь даже удивляться этому.
Никто из приятелей Феликса больше не будет преследовать тебя, просто забудь о них и ничего не бойся, это раз.
Два: Анне не придется ничего объяснять, об этом я тоже позаботился, не волнуйся слишком о завтрашнем дне, но все же хорошо думай над каждым словом, когда будешь говорить с ней.
И, наконец, мне бы хотелось, чтобы ты простила меня за этот стремительный отъезд, мне правда важно, чтобы ты смогла сделать это. Больше я ни о чем не прошу. Ты очень смелая, и решительная, и… И невероятная. С каждым часом, проведенным рядом с тобой, мне становилось все сложнее мыслить трезво, потом этот дом, поднявший во мне бурю невыносимых воспоминаний, в каждом из которых была ты, ты и снова ты… Чувства, которые я сейчас к тебе испытываю, сродни шоку, и, наверное, я окажусь близок к истине, если скажу, что ты чувствуешь что-то похожее: мне достаточно вспомнить, как ты иногда смотришь на меня и реагируешь на мои прикосновения… Но эта игра слишком похожа на другую игру, в которую я уже играл когда-то давно и которая закончилась двумя сотнями белых роз на Ольшанском кладбище в Праге. Это невыносимо вспоминать, не говоря уже о том, чтобы повторить. Отдать твою жизнь на растерзание нелогичным, иррациональным, неуправляемым чувствам, которые вы называете любовью, – это последнее, что я мог бы сделать с тобой. Нет, я предпочитаю убить этого демона в зародыше. Только поэтому я должен уйти, хотя каждая клетка этого проклятого тела приказывает мне, чтобы я остался, говорил с тобой, принадлежал тебе… Мне очень хочется, чтобы ты знала обо всем этом и помнила каждую секунду, но я не имею на это права. Мы оба не имеем на это права. Поэтому Salve et vale[6], Лика.
