У меня появился немалый энтузиазм относительно перспектив, открывающихся вследствие объединения с Китайской Народной Республикой. Чем больше я знакомился с марксизмом, тем больше он мне нравился. Я видел перед собой систему, основанную на всеобщем равенстве и справедливости по отношению ко всем людям, что провозглашалось панацеей от всех бед. С теоретической точки зрения, насколько я мог судить, его единственным недостатком было отстаивание чисто материалистического взгляда на человеческое существование. С этим я не мог согласиться. Мне не нравились также методы, которые использовали китайцы для достижения своих идеалов. Отталкивающее впечатление на меня производила их жестокость. Тем не менее я выразил желание стать членом партии. Я был уверен, — и до сих пор убежден в этом — что возможно
выработать синтез буддизма и чистого марксизма, который был бы на деле эффективным средством ведения политики.
В то же время я начал учить китайский язык, а также делать по предложению моего китайского офицера безопасности—ветерана корейской войны и человека, достойного восхищения — некоторые физические упражнения. Он обычно приходил и давал мне инструкции каждое утро. Однако он совсем не привык вставать рано, и не мог понять, почему я поднимаюсь молиться еще до пяти часов утра. Он часто появлялся со взъерошенными волосами и неумытый. Что же касается его системы, то она действительно дала определенный эффект. Моя грудная клетка, которая до того была довольно костлявой и плоской, стала заметно выравниваться.
Всего я провел в Пекине около десяти недель после нашего прибытия. Большую часть времени заняло присутствие на политических собраниях и конференциях, не говоря уже о бесчисленных банкетах. Я находил, что пища на этих гигантских трапезах была довольно хорошей в целом, хотя до сих пор содрогаюсь при мысли о столетней давности яйцах, которые считаются большим деликатесом. Их запах был совершенно непереносим. К тому же он был такой въедливый, что когда вы уже кончали с едой, то никак не могли бы сказать, ощущаете ли вы еще их вкус во рту или это просто запах: он заполнял все ваши чувства. Я заметил, что некоторые европейские сыры обладают таким же эффектом. Наши хозяева считали эти банкеты очень важным делом, по-видимому, они придерживались того мнения, что настоящая дружба может складываться только между людьми, сидящими вместе за обеденным столом. Это совершенно неверно, разумеется.
Когда приблизительно в это же время состоялся первый съезд коммунистической партии, меня назначили вице-президентом Постоянного Комитета Китайской Народной Республики. Это была символическая должность, которая давала определенный престиж, но никакой реальной политической власти. Постоянный Комитет обсуждал политические вопросы, прежде чем они выносились на Политбюро, обладавшее реальной властью.
Политические собрания и конференции Постоянного Комитета были намного более полезны, чем банкеты, хотя имели тенденцию длиться до бесконечности. Иногда оратор говорил по пять, шесть или даже семь часов без перерыва, что было крайне утомительно. Я проводил это время, прихлебывая горячую воду и дожидаясь конца. Однако те митинги, на которых присутствовал Мао, были совсем другое дело. Он умел увлечь аудиторию. Лучше всего получалось, когда он, закончив речь, предлагал аудитории высказать свое мнение. Он всегда старался выведать самые сокровенные чувства народа по каждому вопросу и был готов выслушать любое мнение. Он даже не раз заходил так далеко, что критиковал самого себя, а однажды, когда не удалось достичь тех результатов, которых он хотел, он зачитал письмо, присланное ему из родной деревни с жалобами на поведение местных партийных властей. Все это производило большое впечатление, но со временем я начал понимать, насколько неискренни были все эти собрания. Люди боялись высказывать свое мнение, особенно беспартийные участники, которые всегда готовы были угождать членам партии и проявлять к ним почтительность.
Постепенно до меня стало доходить, что политическая жизнь в Китае полна противоречий, хотя я не мог точно определить, какова причина этого. Каждый раз, когда я видел Мао, он снова воодушевлял меня. Я помню один случай, когда он без предупреждения появился в моей резиденции. Он хотел поговорить со мной неофициально по какому-то вопросу, не помню точно по какому, но в ходе нашей беседы очень удивил меня, благосклонно отозвавшись о Будде. Он хвалил его за то, что тот был "против каст, против коррупции и против эксплуатации". Также упомянул он богиню Тару, женщину-Будду, популярную среди народа. Мао вдруг оказался прорелигиозным.
В другой раз я сидел лицом к лицу с Великим Кормчим, как его называли, за длинным столом, у обоих концов которого помещались два генерала. Он указал мне на этих генералов и сказал, что назначает их в Тибет. Затем посмотрел на меня в упор и произнес: "Я посылаю этих людей служить Вам. Если они не будут Вас слушаться, Вы должны дать мне знать об этом, и я их отзову". Но несмотря на такие моменты, производившие благоприятное впечатление, я сам мог видеть ту паранойю, с которой партийные деятели принимались за свои повседневные дела. Они находились в постоянном страхе за свое место, если не за жизнь.
Кроме Мао я довольно много встречался с Чжоу Энь-лаем и Лю Шао-ци. Последний был человеком немногословным и неулыбчивым. Он был весьма суров. Один раз я присутствовал на встрече Лю Шао-ци и У Ну, премьер-министра Бирмы. Перед ее началом каждый из присутствующих получил задание освещать определенный круг вопросов. Моей темой была религия: если бирманский лидер захочет поговорить о религии, я должен был отвечать. Это было маловероятным, и, действительно, оказалось весьма далеким от того, что интересовало У Ну. Вместо религии он пожелал спросить у Лю Шао-ци о поддержке Китаем коммунистических мятежников в его стране. Но когда премьер говорил об этом, отметив, что партизаны создают угрозу его правительству, Лю Шао-ци просто смотрел в сторону. Он не пожелал участвовать в разговоре, и вопрос У Ну остался без ответа. Я был шокирован, но утешил себя тем, что, по крайней мере, Лю не лгал и не пытался хитрить. Чжоу Энь-лай, без сомнения, сумел бы как-нибудь ловко обойтись с этим вопросом. Чжоу являлся человеком совсем другого склада и там, где Лю был спокойным и серьезным, Чжоу оказывался полным обаяния, остроумия. В действительности, он был сверхвежлив, что неизменно является признаком человека, которому нельзя доверять. Также он отличался острой наблюдательностью. Помню, как на одном банкете, на котором я присутствовал, он провожал к столу высокого иностранного гостя, и тот вдруг споткнулся о небольшую ступеньку. У Чжоу одна рука не действовала, но, когда этот человек оступился, он сразу протянул здоровую руку, приготовившись удержать его. Он даже не прервал болтовни. И язык его был остер. После того, как У Ну уехал, Чжоу созвал на собрание более тысячи официальных лиц и не стесняясь делал пренебрежительные замечания о бирманском премьер-министре. Я нашел это очень странным, так как лично он всегда был исключительно вежлив и обходителен с этим человеком.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
