– Никто не видел, как он это сделал, – выпалила она. – Уолтер и Борис укладывали лыжи. Я выходила из подъемника, когда услышала страшный крик и поняла, что кричит Лотта. Побежала к спуску, и все, кто был на вершине, побежали следом. Остальные уже стояли там и смотрели вниз. Все кончилось мгновенно. Рэнди почти сразу ринулся за ним. Мартина отбросило на первом же повороте, и он всем телом влетел в дерево. А руки и ноги обвились вокруг ствола.
Я содрогнулась.
– Лыжи – очень опасный спорт. Даже странно, что погибает сравнительно немного людей.
– Боюсь, вы меня не поняли, Руфь, – тихо ответила она.
Голова раскалывалась. Она чего-то ждет от меня, а я совершенно отупела и не понимаю, чего именно. Я вспомнила, как в первый раз пошла смотреть французский фильм, после того как два года учила французский: слова были знакомые, но я не понимала их без титров. А титры мешали слушать. То же самое было сейчас, только я пыталась не сосредоточиться, а отрешиться, провалиться в пустоту.
– Чего я не поняла?
– Совсем непросто погибнуть, катаясь на лыжах. Деревья не стоят сплошной стеной. И справа, и слева было много места, но все говорят, он не пытался свернуть. Летел прямо на дерево, широко расставив ноги.
– Зачем? – спросила я, сжимая голову руками, чтобы унять боль.
– Этого никто не может знать. – Она начала ходить по комнате. – Мы думали, он потерял очки и снег ослепил его, но очки… он их не потерял.
– Ему прописали очки? – спросила я и хихикнула; мне показалось, что это удачная шутка. Смех раздавался издалека, словно из-под воды.
Она остановилась и посмотрела на меня.
– Посидите здесь, Руфь. Я принесу вам чего-нибудь выпить.
Я глупо кивнула.
– Обещайте не двигаться, пока я не вернусь.
– Обещаю не двигаться, пока вы не вернетесь. – Я не могу двинуться, пока вы не вернетесь. Я вообще не могу пошевелиться.
Она вышла и сразу же вернулась. Со стаканом виски и таблеткой аспирина. Я выпила виски, подавилась аспирином, с трудом проглотила его, отдала ей стакан.
– Хотите позвонить домой? Или сразу поедете? Наверное, лучше сообщить родителям не по телефону.
О Боже, родители! Я о них совсем забыла.
– А обязательно им сообщать?
Она вздохнула:
– Руфь, прилягте и отдохните. Сейчас не стоит продолжать разговор. – Она помогла мне встать со стула и перебраться на диван, куда я без возражений легла. – Я соберу ваши вещи. Собственно говоря, все вещи, и наши тоже. Дети не смогут здесь оставаться. А за Уолтером пошлю машину, когда он все тут закончит. Или приедет автобусом.
– Мне очень жаль, что мы причинили вам столько беспокойства, – промямлила я ей вслед.
Она обернулась и хотела что-то сказать, но передумала и молча вышла из комнаты.
Не помню, что происходило потом. Придя в себя, я обнаружила, что сижу на заднем сиденье в машине Штаммов и смотрю в окно. На церковь Св. Марка.
– Нет! – сказала я.
Три головы повернулись ко мне. У Бориса лицо совсем белое, у Лотты красное, опухшее и некрасивое.
– К сожалению, это правда, Руфь, – сказала Хелен.
Дело не в том, миссис Штамм, что я заснула и забыла, а теперь вспомнила и не хочу поверить. Я не забыла – и не забуду никогда. Но дело в том, что мне теперь с этим жить.
Я с завистью посмотрела на опухшее от слез лицо Лотты.
Может, если бы я удивилась, хотя бы на миг, я тоже смогла бы заплакать.
– Я хотела сказать: нет, я не могу туда идти.
– Придется – рано или поздно.
– В кризисной ситуации все почему-то говорят штампами.
– В кризисной ситуации не до стилистических тонкостей.
– Верно, верно, – ответила я, откинулась на сиденье и закрыла глаза.
– Руфь?
Я открыла глаза.
– Пойти с вами?
– Да.
Она вышла из машины. Я открыла дверцу, она помогла мне выбраться, потом вернулась к багажнику и достала оттуда мой саквояж. Я внезапно рассвирепела, увидев через стекло Лотту, которая сжалась в комочек и опять плакала.
– Чего ты так убиваешься? Это же не твой брат! Миссис Штамм ждала меня на ступеньках дома с саквояжем в руке. Я открыла дверь, и мы начали подниматься по лестнице. Дойдя до середины, я заметила, что иду на цыпочках.
– О Господи! Папа! – прошептала я, когда мы добрались до нашей площадки. – Который час?
– Половина пятого.
– Тогда все в порядке. Он еще дома.
Она кивнула.
– Он поможет мне, – объяснила я. – Сказать маме. Не представляю, что с ней будет.
Я открыла дверь своим ключом. Мамы в кухне не было. Отец сидел за столом и крутил ручку приемника.
– Ха! – воскликнул он. – На день раньше. Не вынесла!
Я помотала головой и прошла вперед, чтобы миссис Штамм могла войти в кухню.
– Папа, познакомься, это миссис Штамм. Он встал и подошел к нам со словами:
– Здравствуйте, очень приятно, – нимало не смутившись оттого, что минуту назад оскорбил ее.
– Мне тоже, – ответила она, протягивая ему руку, – и очень жаль, что при столь печальных обстоятельствах.
– Что? – Он посмотрел на меня. – Каких таких обстоятельствах?
Я попыталась ответить и не смогла. Даже ему. А матери?
– Где твой брат?
– Мистер Кософф, – сказала Хелен, – присядьте, прошу вас.
– Где Мартин? – повторил он, не обращая на нее внимания.
– Папа, сядь, пожалуйста.
– Прекрати! – рявкнул он. – Мне все это не нравится. Чужие люди являются в мой дом и приказывают мне сесть. Я не желаю садиться. Я хочу знать, где твой брат.
– Он умер.
Все-таки я это сказала. Но слишком прямо. Слишком быстро. Надо было подготовить его, рассказать про несчастный случай, а я растерялась оттого, что он на меня закричал. Отец никогда не повышал на меня голос. Бушевал, придя домой после родительского собрания, если меня там недостаточно хвалили; громко ругал продавца, если я приносила из магазина «какую-то дрянь»; возмущался подружкой, которая, по его мнению, втянула меня в неприятности. Но никогда не кричал на меня – до сих пор. А ведь он еще ничего не знал.
В комнате повисла мертвая тишина. Мертвая, как Мартин. Отец уставился на меня. Молча ждал объяснений.
– Он катался на лыжах, папа. Несчастный случай. По глупости – никто не ожидал. У него хорошо получалось, но он хотел еще лучше. Ты же знаешь Мартина – он хотел съехать с самой высокой вершины. Ему не разрешали, никто не разрешал, ни инструктор, никто; инструктор сказал, что ни в коем случае не позволит, но он все равно поехал, когда никто не видел.
Ни слова.
– Папа!
Молчание. Я сделала шаг и протянула к нему руку. Он оттолкнул меня с такой силой, что я отлетела на несколько шагов и ударилась головой о цементный край душевой кабинки. Не веря себе, уставилась на него.
