Я быстренько подбиваю бабки. У Сашки дома хранится восемь больших фотографий из этой серии; по пятьдесят каждая – вот вам и четыреста рублей. Даже если Торман заберет половину (а он заберет), я получаю двести. Неплохо, если учесть, что негативы остаются при мне. «Жизнь налаживается», – вспоминаю я свой любимый анекдот про бомжа, который хотел повеситься в общественной уборной, но передумал, обнаружив там бутылку с остатками портвейна и крупный чинарик.
– Второе. Им этого мало. Я сказал, что у тебя несколько десятков пленок отснято, и теперь они хотят выбрать самые лучшие. Я по-быстрому отпечатаю, деньги пополам, идет?
– Идет.
«Пополам» – это он, конечно, офонарел, но я не умею торговаться. Ну и ладно. В конце концов, без Сашки вообще не было бы ничего. Не только этих странных клиентов, а вообще – ни-че-го. О таких вещах я не умею забывать. И рад бы, да не выходит.
– Так что, нужно показать им пленки? – спрашиваю. – А где? Не в коммуналку же их ко мне тащить…
– Конечно тащить! – орет Торман. – Они же за тем сюда и приехали, чтобы на нашу жизнь полюбоваться. Они мечтают побывать в настоящей коммунальной квартире. Я с ними договорился, что попробую тебя найти и притащить сегодня вечером в «Белый», а потом мы, конечно, пойдем к тебе. Если ты просто принесешь им пленки, они взвоют от разочарования.
– Ладно, – ухмыляюсь зловеще. – Будет им рашн экзотика. Если повезет, увидят даже, как Людмила Петровна ноги в кухонной раковине моет. Или как баба Лиза сидит в туалете, оставив дверь нараспашку, чтобы подкараулить тех, кто за нею якобы подглядывает. А если мало покажется, можно дождаться глубокой ночи и залезть в холодильник Ковальчуков: они там как раз сигнализацию устроили, у них в комнате колокольчик звенит, когда холодильник открывается… Настоящее экстремальное шоу, где они еще такое увидят!
– Макс, – проникновенно говорит Торман, не обращая внимания на дурацкий мой монолог, – вот тебе мой совет, постарайся с ними подружиться.
– Зачем? Они же фотографии покупают, а не меня… Нет, если ребята симпатичные, чего ж не подружиться… Но зачем специально стараться?
– Клевые чуваки, тебе понравятся… А стараться советую потому, что они меня о тебе вчера весь день расспрашивали. Сначала то-се, поинтересовались, сколько тебе лет, да говоришь ли ты по-английски или еще на каком языке… Я, кстати, ответил, что английский ты вроде как знаешь – не спиздел?
– Ну… будем считать, что нет, – вздыхаю скорбно.
Сразу после школы я бойко лопотал на заморском этом наречии, без особых усилий переводил тексты песен и даже книжки адаптированные какие-то в троллейбусах почитывал, а потом забросил сие занятие: стимула не было. Учить иностранный язык в совке, – думал я тогда, – все равно, что приговоренному к пожизненному заключению следить за модой. К счастью, времена стремительно менялись, и теперь у меня на горизонте замаячили смутные, но весьма соблазнительные возможности опозориться перед носителями этого самого языка… Эх!
– Они еще спрашивали, есть ли у тебя семья, – продолжает Сашка. – Интересовались, не собираешься ли ты жениться, и все в таком роде. Очень обрадовались, узнав, что ты – дурак, но не настолько… Ты понимаешь, к чему дело идет?
– Честно? Не понимаю пока.
– Ну и поц. Ясно, что у них есть какие-то планы на твой счет. Может быть они тебе работу предложить собираются? А что? Теперь же просто выехать, было бы приглашение…
– Нужен я им, – бурчу. – У них там такого добра на каждом углу.
– Пиздишь, – царственно возражает Сашка. – Ни одного моего ученика пока у них там нет… кроме Леньки Воланда, который уехал в Израиль, но Ленька был полный мудак. Ты когда только школу кончал, уже лучше работал, чем Ленька.
– Торман, – прошу жалобно, – умолкни. Сглазишь.
Потому что то, о чем он говорит – это больше, чем мечта. Много больше. Что-то вроде путевки в Царствие Небесное… Путевки, которой можно воспользоваться при жизни.
34. Боги
Вопрос о происхождении богов неоднократно ставился в литературе.
Пока мы едем на такси в центр, я размышляю о загадочных тормановских «фронсах». Какими они окажутся? Что им от меня может понадобиться? И, если уж на то пошло, зачем им мои «едоки»? Просто сувенир из «провинции у моря»? Странный, однако, сувенир… Может, пропаганды ради? Дескать, посмотрите, люди добрые, на жуткие хари всепожирающих строителей коммунизма… Да нет, вряд ли, они там нынче страстно любят Горбачева и перестройку, это даже круче, чем матрьошка-баляляйка-вотка-чьёрная-икра… Неужели просто ценители искусства? Богатые меценаты, готовые взять под крылышко юного гения из совдепии? «Под крылышко» – это хорошо бы, меня надо любить, холить, лелеять и давать мне много денег, только до сих пор никому не приходило в голову осуществить сию прогрессивную программу… А может быть, они из секты буйнопомешанных диетологов и надеются, что «Едоки» помогут им пополнить ряды новыми адептами из числа убоявшихся уподобиться моим невольным натурщикам?
Последнее предположение нравится мне больше прочих: оно достаточно абсурдно, чтобы оказаться правдой.
Впрочем, самое главное я о них уже знаю. Эти щедрые иностранные психи – вестники самой судьбы или даже ее орудия. С этой точки зрения они благословенны и смертельно опасны; их появление сулит мне восторг и смуту больших перемен…
И все же интересно, откуда они взялись?
– Слушай, – спрашиваю, – а откуда они?
– В смысле? – удивляется Торман. – Ну фронсы же, из-за границы, значит.
– Ну, понятно, что не с неба свалились и не из-под земли выползли… А из какой именно страны, не знаешь?
– Не спросил, – он, кажется, сам удивляется теперь собственному промаху. Но быстро находится: – А не однохренственно ли тебе? Главное, что они есть.
И то правда.
35. Бран
Он переходит моря вброд…
За этими увлекательными размышлениями я не успел заметить, как наше такси свернуло на улицу Маяковского. Спохватился, когда за окном уже засверкал в сиропе фонарного света сизый кафель пятиэтажки. Тут же повернулся к другому окну и убедился, что давешнее наваждение рассеялось: вывески кафетериев сияют жалкими неоновыми заплатками на фоне ультрамариновой роскоши новорожденной ночи; городские бездельники снуют в лабиринтах белого пластика – от столика к столику, от приятеля, к приятелю; даже старухи с семечками еще сидят на своих табуретах, не спешат отправляться по домам: клиенты-то – вот они!
Я расслабленно откинулся на спинку сидения. Все моря Вселенной были мне по колено теперь, когда зыбкие топи опасных, не мною вымечтанных, чудес расступились, чтобы дать мне дорогу. Я наконец почувствовал, что вернулся обратно. Откуда– на этот вопрос я предпочел бы не отвечать даже себе. Себе, собственно, в первую очередь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
