Как и в западноевропейской агиографии, в житиях некоторых святых Киевской Руси имеются отзвуки неосознанных гомоэротических чувств. Почти все иностранные путешественники и дипломаты, побывавшие на Руси в XV-XVII вв. (Герберштейн, Олеарий, Маржерет, Коллинс и др.), отмечали широкое распространение содомии во всех слоях общества и удивительно терпимое, по тогдашним европейским меркам, отношение к нему. Английский поэт Джордж Тэрбервилл, посетивший Москву в составе дипломатической миссии в 1568 г., был поражен открытым гомоэротизмом русских крестьян сильнее, чем казнями Ивана Грозного. В стихотворном послании своему другу Эдварду Данси он писал:
Хоть есть у мужика достойная супруга,Он ей предпочитает мужеложца-друга.Он тащит юношей, не дев, к себе в постель.Вот в грех какой его ввергает хмель.
По-видимому, несмотря на свои неоднократные женитьбы, баловался с переодетыми в женское платье юношами и сам Иван Грозный; такие подозрения высказывались современниками по поводу его отношений с юным женоподобным Федором Басмановым, который услаждал царя пляской в женском платье. Как писал хорватский католический священник Юрий Крижанич, проживший в России с 1659 по 1677 год, «здесь, в России, таким отвратительным преступлением просто шутят, и ничего не бывает чаще, чем публично, в шутливых разговорах один хвастает грехом, иной упрекает другого, третий приглашает к греху; недостает только, чтобы при всем народе совершали это преступление».
Как и на Западе, содомия чаще всего ассоциировалась с женственностью, нарушением полоролевых стереотипов в одежде и поведении, а также следованием заграничной моде. Митрополит Даниил, популярный московский проповедник эпохи Василия III, сурово осуждал женоподобных молодых людей, которые «…женам позавидев, мужское свое лице на женское претворяеши»: бреют бороду, натираются мазями и лосьонами, румянят щеки, обрызгивают тело духами, выщипывают волосы на теле и т.п. Столетием позже знаменитый протопоп Аввакум навлек на себя страшный гнев воеводы Василия Шереметева, отказавшись благословить его сына, «Матфея бритобрадца».
За «спокойным» отношением российского общества к однополым отношениям стояла не сознательная терпимость, а равнодушие и натуралистически-варварское принятие «фактов жизни». Ни в одном русском законодательстве, от Ярослава Мудрого до Петра Великого, мужеложство не упоминалась. Наказание за «противоестественный блуд» — сожжение на костре впервые появилось в 1706 г. в воинском уставе Петра I, составленном по шведскому образцу. Но уже в 1716 г. Петр это наказание смягчил, заменив сожжение телесным наказанием и вечной ссылкой (в случае применения насилия), причем и это касалось только военных, не распространяясь на гражданское население.
Знаменитый Казанова рассказывает о встрече с любимчиком статс-секретаря Теплова, белокурым красавцем поручиком Луниным, который «плевал на предрассудки» и старался обольщать всех подряд. «Посему он сел за стол рядом со мной и так кокетничал за обедом, что я, право слово, принял его за девицу, одетую парнем». Оскорбленный таким подозрением поручик «тотчас показал, чем превосходит он слабый пол,… завладел мною и, решив, что понравился, приступил к решительным действиям, дабы составить свое и мое счастье». Казанова, искушенный и по этой части, ничего не имел против, но дело расстроила присутствовавшая при сем ревнивая француженка, обозвавшая обоих мужчин мужеложниками
Во второй половине XVIII в., с ростом цивилизации и расширением контактов с Европой, в светском обществе мужеложства начали стесняться. В народных же массах она локализуется преимущественно в религиозных сектах скопцов и хлыстов. В дворянской и чиновничьей среде гомосексуальные связи иногда приобретали скандальный характер, не столько сами по себе, сколько потому что были тесно связаны с непотизмом и коррупцией: могущественные люди расплачивались со своими молодыми протеже высокими назначениями, никак не соответствовавшими их способностям. В быту к этому относились презрительно иронически.
При Александре I гомосексуальными наклонностями славились министр просвещения и духовных дел князь А. Н. Голицын и министр иностранных дел, а затем канцлер Н. П. Румянцев. Влиятельный министр просвещения при Николае I граф Сергей Уваров (1786–1856) устроил своему любовнику князю Михаилу Дондукову-Корсакову почетное назначение вице-президентом Императорской Академии наук и ректором Санкт-Петербургского университета, что породило несколько ехидных эпиграмм, включая пушкинскую:
В академии наукЗаседает князь Дундук.Говорят, не подобаетДундуку такая честь;Почему ж он заседает?Потому что /----/ есть.
Когда речь шла не о врагах, а о друзьях, Пушкин относился к этой склонности весело-иронически, не видя в ней ничего страшного, о чем свидетельствует его письмо и стихотворное послание Филиппу Вигелю, слабость которого к юношам была общеизвестна. Сочувствует кишиневской скуке Вигеля, поэт полушутя рекомендует ему «милых трех красавцев», из которых «думаю, годен на употребление в пользу собственно самый меньшой: NB он спит в одной комнате с братом Михаилом и трясутся немилосердно — из этого можете вывести важные заключения, представляю их вашей опытности и благоразумию»…
Кончается обращенное к Вигелю стихотворение словами:
Тебе служить я буду радСтихами, прозой, всей душою,Но, Вигель — пощади мой зад!
Как и в Европе, гомосексуальные контакты и игры шире всего были распространены в закрытых учебных заведениях — Пажеском корпусе, кадетских корпусах, юнкерских училищах, школе Правоведения и т.д. Поскольку дело было массовым, воспитанники воспринимали его спокойно и весело, посвящая ему множество похабных шуточных стихотворений. Эта тема занимает одно из центральных мест в юнкерских стихотворениях Лермонтова («Тизенгаузену», «Ода к нужнику»). Гомосексуальным приключениям целиком посвящена написанная от первого лица большая анонимная (приписываемая А. Ф. Шенину) поэма «Похождения пажа». Лирического героя этой поэмы сразу же по поступлении в пажеский корпус соблазнил старший товарищ, после этого он сам вошел во вкус, стал «давать» всем подряд, включая начальников, одеваться в женское платье и сделал благодаря этому блестящую карьеру, которую продолжил и по выходе из корпуса. В поэме также подробно описаны эротические переживания, связанные с поркой. Все это сильно напоминает нравы и обычаи английских аристократических школ XIX в.
Попытки школьной или корпусной администрации пресекать «непотребство» успеха не имели. После очередного скандала с Шениным, который в 1846 г. был за педерастию отстранен от службы и выслан из Петербурга, в столице рассказывали, что «военный министр призвал Ростовцева и передал ему приказание Государя, чтобы строго преследовать педерастию в высших учебных заведениях, причем кн. Чернышев прибавил: „Яков Иванович, ведь это и на здоровье мальчиков вредно действует“. — „Позвольте в том усомниться, ваша светлость, — отвечал Ростовцев, — откровенно вам доложу, что когда я был в Пажах, то у нас этим многие занимались; я был в паре с Траскиным (потом известный своим безобразием толстый генерал), а на наше здоровье не подействовало!“ Князь Чернышев расхохотался».
Н. Г. Помяловский в «Очерках бурсы» описывает напоминающие современную дедовщину отношения второкурcных и первокурсников. Мальчик, обслуживающий великовозрастного Тавлю, называется «Катькой», причем подчеркивается, что он хорошенький. Однажды был разыгран даже обряд женитьбы Тавли на «Катьке». Такие игры не могли не иметь сексуальной окраски
Князь П. А. Кропоткин (1842–1921) вспоминал, что в Пажеском корпусе старшие воспитанники камер-пажи «собирали ночью новичков в одну комнату и гоняли их в ночных сорочках по кругу, как лошадей в цирке. Одни камер-пажи стояли в круге, другие — вне его и гуттаперчевыми хлыстами беспощадно стегали мальчиков. „Цирк“ обыкновенно заканчивался отвратительной оргией на восточный манер. Нравственные понятия, господствовавшие в то время, и разговоры, которые велись в корпусах по поводу „цирка“, таковы, таковы, что чем меньше о них говорить, тем лучше». Не лучше были и нравы в церковно-приходском училище, где учился известный русский педагог И. Я. Яковлев (1848–1930). По свидетельству А. И. Куприна, в закрытых мужских учебных заведениях и позже существовали «уродливые формы ухаживания (точь в точь как в женских институтах „обожание“) за хорошенькими мальчиками, за „мазочками“».
В юношеской среде это обычно воспринималась как игра или замена недоступных женщин; часто так и было в действительности. Для взрослых влечение к лицам собственного пола становилось проблемой, а то и трагедией. Неосознанный, латентный гомоэротизм играл заметную роль в жизни многих русских интеллектуалов. Как пишет известный американский историк Джеймс Биллингтон, «кажется, что удивительные и оригинальные творческие жизни Бакунина и Гоголя были в какой-то степени компенсацией их сексуального бессилия. В эгоцентрическом мире русского романтизма было вообще мало места для женщин. Одинокие размышления облегчались главным образом исключительно мужским товариществом в ложе или кружке. От Сковороды до Бакунина видны сильные намеки на гомосексуальность, хотя, по-видимому, сублимированного, платонического сорта. Эта страсть выходит ближе к поверхности в склонности Иванова рисовать нагих мальчиков и находит свое философское выражение в модном убеждении, что духовное совершенство требует андрогинии или возвращения к первоначальному единству мужских и женских черт.» Однако в каждом конкретном случае это выглядит по-разному.
