Антон резко сел в постели. Ну, конечно, поедет и найдет ее в павильоне легкой промышленности. Он улыбнулся, довольный своей проницательностью. Возле стендов с перчатками. Только надо дождаться рассвета.
В это утро он брился скребком, а не электрической бритвой, после которой к вечеру щеки темнеют от юной щетины. Скребок, похоже, способен вытащить все волоски, как траву из-под асфальта. То есть из-под слоя эпидермиса.
Антон долго думал, как одеться. На дворе — золотая осень, не тепло и не холодно. Выставка — не официальное мероприятие — для него, по крайней мере. Стало быть, вельветовые джинсы — черные, легкая серая куртка. В этом наряде, замечал он, на него смотрят в метро. Старушки, не девушки, конечно. А если девушки, то с недоумением — у этого что, машина в ремонте?
Оказалось, почти всю территорию заняла сельскохозяйственная выставка «Золотая осень». Он толкался среди гуляющих, которые растеклись по павильонам, площадкам под открытым небом. Антон прикинул — куда ему податься? Спросил у «разводящего», как в шутку назвал юного солдатика. В форме на четыре размера больше, в кирзовых сапогах на столько же, паренек стоял у преграждающего путь заборчика.
«Легкая промышленность? Туда».
Но Антон по дороге забрел совсем не туда. Долго бродил между клеток, в которых нахохлились куры туземных расцветок, гигантские белые гуси, пестрые утки. Он замер перед загоном, в котором гуляли страусы. За ними во всю стену фотография — тоненькая блондинка с трепетной улыбкой обнимает за шею птицу на высоченных ногах.
Как похожа на попутчицу! — показалось ему. Но… с какой стати? Она ничего не говорила о птицах. Антон пробирался сквозь любопытствующую толпу, сердце ухнуло, потом рванулось вверх, ударилось о ребра. Черт, посмеялся он над собой, чтобы снять накал восторга, внезапно охватившего все тело. Так можно заработать ушиб ребер. Только ли? Ушиб сердца ты уже схлопотал, предупредил он себя.
Ему хотелось вытянуть руки, раздвинуть всех, кто перед ним. Антон уперся в спину, обтянутую клетчатой тканью. От нее пахло стиральным порошком. И еще — лимоном. Лимоном! Как чай в поезде. Он налег плечом с новой силой, тесня парнишку.
— Ты чего, отец? — пробасил малый.
— Уступи дорогу, с-сынок, — процедил он и прорвался вперед.
«Птиц не гладить!» — прочитал он призыв. А он и не собирался! Волна мальчишеского задора взорвалась внутри. Если гладить, то не птиц! «Клюются!» — прочитал он следующее предупреждение. Ишь, какие. Могли бы не клеваться, а целоваться.
Он подступил к столику. За ним сидела блондинка с фотографии.
Ноги обмякли. Зря старался. Он обвел глазами загончик со страусятами, там суетились еще две, похожие на эту блондинку. Понятно — целое семейство — мать, дочь и внучка.
Он скользнул взглядом по птицам, они показались ему если не уродливыми, то вовсе не симпатичными. Куда такая длиннющая шея? Ноги — ходули, ужас.
— А вы не знаете, — забормотал он, понимая, что нельзя в магазине белья спрашивать про соль, но все же закончил вопрос: — Где… перчатки?
— Из страусовой кожи? — охотно отозвалась блондинка. — Будут. Приходите через год.
— Вот спасибо. — Он улыбнулся, насколько мог, благодарно.
Она тоже, как улыбалась страусу на фотографии. Антон попятился, словно испугался — протянет руки и обнимет его за шею.
Антон бродил по солнечному дню, в котором чего только не было. Он следил за поросячьими бегами, пожалев, что не поставил на самого тощего, который прискакал — именно так, а не прибежал — первым. Осмотрел косматых овец с ягнятами, но при всем при том везде искал ее лицо.
Не было. Не нашел ее нигде, даже в павильоне легкой промышленности. Смешно было надеяться. Он не знает — хозяйка она, художница или вязальщица? Вязальщица, наверняка.
Кто же еще мог повязать его вот так, даже не сказав своего имени?
20
Кирилл долго ждал Ирину, сидя в машине. Он разложил карту Москвы на коленях, пытаясь найти самый беспробочный маршрут от Никитских ворот в Марьино. Он все еще плохо знал Москву, потел за рулем так сильно, что по приезде домой сразу вставал под душ. Но ничего, успокаивал он себя, преодолеем и это.
Ирина всякий раз предлагала сесть за руль, чтобы провезти его по городу. Она давно научилась водить машину. Москва — ее дом. Московские улицы — коридоры. Ей ловко и уютно даже в самом забитом переулке. Но Кирилл хотел сам.
— Ну как? Победа? — Кирилл сложил карту и сунул в «бардачок».
— Да нет, — ответила она, усаживаясь рядом. — Не существует такой формулы, и у этих тоже.
— Брось. — Он даже покраснел от неудовольствия. — Значит, ты не смогла договориться.
Ирина разозлилась:
— Иди сходи сам. Хоть сейчас. Могу проводить.
Он молчал.
— Ученые работают. Они говорят, что от смеха давятся, когда читают рапорты: ура, нашли! Есть формула скорости старения!
— Ладно. Я все понял. У тебя агрессивное настроение, — отчетливо и громко заявил он.
Кирилл надулся, Ирина видела это по его бороде, которая под углом тридцать градусов воткнулась в грудь. Она с неодобрением оглядела его толстовку неряшливого грязно-серого цвета. Он сам ее купил, Ирина терпеть не могла эту вещь.
Но, одернула она себя, в последнее время она много чего не могла терпеть. Дело, видимо, не только в толстовке.
Да, конечно, она не любит этого человека так, как хотелось бы. Но сможет ли она вообще любить по-другому? Ей хорошо с ним в постели, во всех четырех домах, сказала она ему однажды. А он истолковал по-своему. «Хочешь сказать, это приятно, когда не один, а четыре?» Намекая, что он везде разный…
Но влечение тела — не влечение души. А выйдя замуж, не проведешь пятьдесят лет в постели, на которые подписываешься, вступая в брак.
Ирина решила молчать, чтобы не нарваться на неприятности. Но когда не хочешь нарваться, только подумаешь о них, они сами на тебя накатят.
Это был не обычный день, а первый после перевода часов на зимнее время. Похоже, в голове людей часы шли по-прежнему и на дороге возник хаос.
Они продвигались по миллиметру, пытаясь повернуть на Бульварное кольцо. Но время шло, мотор работал, а Кириллова черная «Витара» застряла. Перед ними краснели задние фонари белой «девятки». Ирина посмотрела на часы. Они сидели в машине уже четвертый час, почти молча.
Кирилл дернулся, вкатил на тротуар, прицелился бампером в бок девятки, вытесняя ее на встречную полосу.
Женщина, рулившая машиной, не смотрела в его сторону, но не уступала ни сантиметра.
Ирина вскинула руки, будто хотела избавить себя от громкого скрежета металла, который, как ей казалось, вот-вот раздастся.
