— Что ты делаешь! Что ты делаешь! — закричала она. — Зачем?
— Ненавижу баб, — цедил Кирилл, — за рулем. — Он еще ближе подталкивал бампер к белому боку. — Прочь с дороги, вы, стервы…
Ирина почувствовала, как сердце подскочило к горлу, а жар захлестнул все тело.
— Хватит, — прошипела она. — С меня хватит. Всего достаточно. Прекрати!
Кирилл не слышал ее. Его глаза не мигали, напряглись желваки на щеке, обращенной к ней, косточки пальцев побелели.
Поток замер. Все стояли. Он тоже.
Женщина в «девятке» опустила стекло.
— Вас слепит свет моих задних фонарей? Хотите впереди меня? — Ее голос звучал спокойно и насмешливо. — Могу погасить, но вперед не пущу, джентльмен. — Потом перегнулась через сиденье и уже другим голосом сказала: — Ты понял, козел бородатый?
Стекло поднялось. Поток дрогнул, она рванула вперед. Кирилл замешкался секунду, потом заорал:
— Сука!
Он выскочил из машины и помчался за ней. Поток снова встал. Он подбежал к замершей машине, кулаками забарабанил по задней двери.
Поток дрогнул, белая «девятка» укатила вперед. Кириллу сигналили, Ирина заткнула уши, чтобы не слышать слов, которые сыпались на дорогу. А он стоял среди красных и желтых углей. Как будто ему готовили костер, на котором предстояло сгореть…
Внезапно она увидела все. Его, себя… Ирина схватила сумку, открыла дверцу и выскочила из машины. Перед ней возникла арка большого дома. Она вошла в нее.
От него.
Ирина не смотрела, как он сядет в машину, как тронется. Она бежала дворами, потом обнаружила себя на Тверской. Он позвонил на мобильник.
— Смоталась? Да? Ну и черт с тобой, предательница. Ты еще пожалеешь.
Она засмеялась. Как же. Она, может быть, именно этого случая и ждала.
Ирина вошла в метро и почувствовала, как легко и свободно дышится в густой многолюдной толпе. Какие разные лица, фигуры, куртки, шапки.
Навстречу ей шел человек-дом. Огромный, он спустился с эскалатора и вплыл в перронную толпу. Он не слился с ней, он выделялся в ней — спокойный и довольный. Будто сидел дома и пил чай. Он и сейчас пил — подносил к губам бутылочку с соком. Из ушей тянулись проводки к плееру, слишком тонкие для его тела. Что он слушал? Вряд ли музыку. Такие дядьки любят, когда им читают книжки, детективы, например. Как успокоительно смотреть на него.
Ирине захотелось пить. Скоро, скоро она приедет на Ленинский, у матери в холодильнике есть все. Потом наденет наушники…
Внезапно сердце сжалось. Она позавидовала этому незнакомцу. Так держится человек, у которого легко на душе. А у нее? Уйти от Кирилла — значит оставить в прошлом все, что было. Еще полчаса назад — было. Как у всех. Мужчина, дом, дело. А теперь — никого и ничего.
Начинай сначала!
Она быстро шла по длинному подземному переходу, в котором пахло влажной затхлостью. Из угла, где пристроился уличный певец, до нее долетело:
— «Я ваш ра-аб, но не ставьте меня на колени».
Она вздрогнула. Она что — тоже раб? Взбунтовавшийся, да? Но не слишком ли часто ее начали ставить на колени? Не в буквальном смысле, но по сути.
Ирина проскочила мимо певца, опасаясь услышать что-то еще более жалостное. А то расплачется!
Внезапно ей вспомнилось лицо попутчика в поезде. Оно, как круглое солнце, наехало на острое бородатое лицо Кирилла. Плотно закрыло его. И, как бывает, стоило вспомнить лицо, и тотчас возникли те ощущения: горячий чай, тепло, легкое покачивание вагона.
Ей стало тепло. Эскалатор, кативший ее вверх, тоже слегка покачивался, точнее, подергивался.
Стоишь и стой, приказала она себе. Успокойся. Уже хорошо, что сегодня не на шпильках, иначе пришлось бы замереть на цыпочках, а то каблук увяз бы в рифленке.
Ирина впилась пальцами в черную ленту поручня, будто проверяла на податливость.
Что ж, у нее хватало ума не жить как все. Но не хватает денег, чтобы жить как немногие? Пока не хватает. Но пока — это ведь не значит — всегда.
21
— Понятное дело, — ворчал Антон, — первый день после перевода часов на зимнее время. Не надо иметь медицинского образования, чтобы увидеть, насколько неуправляемыми становятся люди уже на завтра.
Действительно, думал он, по радио и по телевидению специалисты с ученой окаменелостью на лице, которую нельзя растопить ничем, разве что обтесать с помощью особого инструмента, уверяют сограждан, будто это пустяки. Но пробки, но аварии, но сердечные приступы и скоропостижные смерти — почему?
Мог ли он подумать, что такая пробка иногда исполняет роль самой настоящей? Которая закупоривает сосуд прежней жизни или, напротив, открывает его для новой?
Антон медленно катил по бульвару, останавливаясь, изумленно рассматривая прочищенные старинные фасады, барельефы на них. У старинных скульптур, заметил он, правильные, не обкусанные временем носы. Даже арки, в которые прежде в это время суток входили с опаской, манили таинственным уютом — выкрашенные, освещенные фонарями.
Он чувствовал, как изнутри поднимается что-то похожее на радость, вытесняя вялое, безысходное раздражение. Полезно иногда притормозить в забеге по жизни, посмотреть по сторонам, подумать.
Он уже собрался поразмышлять о чем-то вселенском, например о перенаселенности земли, Москвы, центра города, но вдруг увидел, что зеленая козявка, рожденная в Японии, тараща круглые испуганные глаза, начала медленно сползать с тротуара в толпу машин. Антон резко повернул руль вправо, нацелившись на освободившееся место. Руки раньше головы догадались, что делать. Не рулить, не играть в игру не-задень-чужой-бочок. Надо встать на обочину и переждать.
Антон втиснулся между двумя джипами, выключил двигатель. На самом деле, если вот так ехать до самого дома, как сейчас, он доберется к себе на Пасечную улицу к десяти вечера, не раньше. Мог бы сообразить, что пересекать центр неразумно. Но его привычный разум остался там, откуда он сейчас ехал.
Антон вспомнил, где был, лицо расплылось в улыбке. Водитель «десятки», заглянув в окно его машины, вытаращил глаза — в пробках не часто улыбаются.
Все еще не гася улыбку, Антон толкнул дверцу, вышел из машины, нажал на брелок. Машина квакнула. Точно не зная куда, он пошел по тротуару. Прохожих никого, только проезжие, ему было удобно по-мальчишески размахивать руками и широко шагать. Он озирался по сторонам — давно не был у Никитских ворот. Все по-другому, но эффектно. Площадь походила на нутро камина, полного углей. Того камина, у которого он сидел прошлой ночью. Почти до утра. Не один.
Он усмехнулся. Нет, не с женщиной. С женщиной у камина сидят недолго, только до того момента, когда сам готов согревать ее.
