Месть иррациональна
Биологи открыли непотизм и реципрокность в 1960-х годах, подхватив вирус личной выгоды. Они вдруг начали спрашивать обо всем происходившем: «Какая в этом польза для индивида?» Не для вида, не для группы — для индивида. Поиски ответа привели их к увлечению сотрудничеством у животных, а оттуда — к первоочередной важности гена. Поведение, которое не отвечает интересам индивида, может отвечать интересам его генов. Таким образом, материальные эгоистичные интересы генов стали девизом биологии.
Впрочем, в последние годы произошла одна весьма любопытная вещь. Экономисты, построившие всю свою дисциплину на вопросе «какая в этом польза для индивида?», включили задний ход. С недавних пор большинство инноваций в экономике базируются на открытии того, что в своих поступках люди руководствуются не только материальной личной выгодой, но и чем-то совсем другим. То бишь если биология скинула пушистый коллективизм и облачилась во власяницу индивидуализма, то экономика двинулась иным путем: она задалась целью объяснить, почему люди делают то, что противоречит их личным интересам.
Если вы любезны и внимательны по отношению к другим людям потому, что от этого чувствуете себя лучше, тогда ваше сопереживание эгоистично, а не бескорыстно.
Наибольших успехов в этом направлении добился экономист Роберт Фрэнк. Он выдвинул теорию эмоций, основанную на комбинации новой циничной биологии и менее сосредоточенной на выгоде экономики.
Может показаться странным, что человек, написавший учебник по макроэкономике, вдруг полез в область, где и психологи-то ковыряются с трудом, и объясняет функции эмоций. Но именно об этом Фрэнк и говорит. Человеческие мотивы (будь они материальны и рациональны или нет) — дело экономики.
Роберт Триверс, привнесший геноцентрический цинизм в сферу биологии, писал: «Модели, пытающиеся объяснить альтруистичное поведение с точки зрения естественного отбора, лишают альтруизм альтруизма»119. В социальных науках эта идея бытует давно, она знакома как философам Глазго XVIII века, так и современным экономистам, вроде Амартии Сена: если вы любезны и внимательны по отношению к другим людям потому, что от этого чувствуете себя лучше, тогда ваше сопереживание эгоистично, а не бескорыстно. Аналогична ситуация и в мире биологии: рабочий муравей вкалывает девственником в интересах своих сестер не из великодушия своего маленького сердечка (органа, которого в привычной нам форме у него нет), а из эгоизма его генов. Летучая мышь — вампир кормит своих соседей по здравым, исключительно корыстным причинам. Даже бабуины, обменивающиеся взаимными социальными услугами — и те скорее рассудительны, чем добры. То, что считается добродетелью, уверен Майкл Гизелин, есть форма корыстных интересов. (Христианам следует крепко задуматься, прежде чем праздновать свое превосходство: согласно их учению, лишь добродетельные попадают в рай — хорошенькая взятка, чтобы апеллировать к их себялюбию)120.
Христианам следует крепко задуматься, прежде чем праздновать свое превосходство: согласно их учению, лишь добродетельные попадают в рай.
Ключом к пониманию теории эмоций Роберта Фрэнка является различие между поверхностной рациональностью и элементарным здравым смыслом. Фрэнк начинает свою эпохальную книгу «Passions within Reason» (Страсти с расчетом) описанием кровавой расправы неких Хатфилдов над некими Маккоями. Убийцы в своем акте ненужной мести проявили иррациональность, которая, в свою очередь, повлекла за собой ответную месть.
Любой рациональный человек не стал бы продолжать вражду — как из чувства вины или стыда не стал бы красть бумажник друга. Эмоции — глубоко иррациональные силы, утверждает Фрэнк. Их нельзя объяснить личной материальной выгодой. Тем не менее они возникли. И возникли, как и все остальное в человеческой природе, не просто так.
Муравьи, воспитывающие своих сестер, а не собственных дочерей, на первый взгляд, кажутся нерациональными. Если уж на то пошло, даже мыши, растящие дочерей, а не ухаживающие за собой, похоже, игнорируют собственную материальную выгоду. Но стоит копнуть чуть глубже, стоит добраться до генов, как все становится ясно. Муравьи и мыши бескорыстно служат материальным интересам эгоистичных генов. Так и люди, пишет Фрэнк, позволяющие управлять своей жизнью эмоциям, а не рациональности, могут приносить сиюминутные жертвы, но в конечном счете принимают решения, способствующие их благополучию. Заметьте, я не употребляю слово «эмоция» в значении «аффект»: истеричные индивиды и параноики могут казаться крайне нерациональными, но они находятся во власти аффекта, а не специфической эмоции. Нравственные чувства, какие Фрэнк, а до него Адам Смит, называли эмоциями — это механизмы, обеспечивающие эффективное использование общественных отношений высокосоциальными существами к долгосрочной выгоде их генов. Это способ уладить конфликт между краткосрочной целесообразностью и долгосрочной рассудительностью в пользу последней121.
Связанные обязательствами
Для всего вышеизложенного Фрэнк предлагает термин «проблема достоверности обязательств». Чтобы получить долгосрочную выгоду от сотрудничества, иногда требуется преодолеть сиюминутный соблазн и на время отказаться от преследования личных интересов. Даже если вы это знаете и решили получить долгосрочную выгоду, как вы убедите других в том, что выбрали именно такой курс? Экономист Томае Шеллинг[40] иллюстрирует проблему достоверности обязательств так называемой дилеммой похитителя. Допустим, бандит смалодушничал и пожалел, что взял в плен свою жертву. Он предлагает ее отпустить, но только если та согласится не давать против него показаний. С другой стороны, он понимает: если отпустит ее, она, конечно, преисполнится благодарности, но у нее не будет ровным счетом никаких причин не нарушить свое слово и не отправиться прямиком в полицию. К тому моменту она будет уже не в его власти. Жертва, естественно, уверяет похитителя, что не сделает ничего такого, но ее слова неубедительны — похититель знает, что они яйца выеденного не стоят, ничего не мешает ей солгать. Фактически дилемма стоит перед жертвой, а не перед преступником. Каким образом она может гарантировать исполнение своей части сделки? Как она может убедить злодея в том, что нарушение их соглашения дорого ей обойдется?
Никак. По Шеллингу, жертва должна каким-то образом скомпрометировать себя саму: признаться в некоем ужасном преступлении, совершенном в прошлом — чтобы похититель тоже мог свидетельствовать против нее. Подобное обоюдное сдерживание станет гарантией того, что каждый сдержит данное им слово. Но сколько жертв похищений имеют за душой нечто столь же ужасное, как похищение человека? В чем им признаваться? Нет, это не реалистичный выход из ситуации, которая остается неразрешимой вследствие отсутствия имеющего силу обязательства.
В реальной жизни такого рода проблемы, однако, разрешаются гораздо легче — и по весьма интригующей причине. Мы связываем себя достоверными обязательствами с помощью эмоций. Рассмотрим два примера, которые предлагает Фрэнк.
Первый: два друга решают открыть ресторан — один готовит еду, второй ведет бухгалтерский учет. Каждый запросто может обмануть другого: повар — преувеличить стоимость продуктов, бухгалтер — подтасовать цифры. И второй: стадо одного фермера постоянно забредает на поле другого. Угроза иска не является правдоподобной, ибо в этом случае затраты на судебные издержки превышают нанесенный ущерб.
Рациональные люди не сумеют убедить друг друга в своей надежности и никогда не заключат сделки.
Это не заумные и не тривиальные проблемы — с подобными вещами каждый из нас сталкивается в своей жизни неоднократно. И все же ни в одном из этих случаев рациональный человек не добьется удовлетворительных результатов. Здравомыслящий предприниматель не станет открывать ресторан из страха быть обманутым, а то и сам смошенничает из страха, что его обманывает равно рациональный партнер — и, таким образом, развалит весь бизнес. Рассудительный фермер не может помешать рациональному соседу пасти свой скот на его поле, поскольку не станет тратить деньги на суды.
Искать разумное решение таких проблем и верить, что другие поступят так же, — значит прохлопать возможности. Рациональные люди не сумеют убедить друг друга в своей надежности и никогда не заключат сделки. Но в подобных случаях мы не включаем разум — мы решаем их с помощью нерациональных обязательств, обусловленных нашими эмоциями. Предприниматель не мошенничает из страха позора или чувства вины и доверяет своему партнеру, зная, что и тому позор и чувство вины не принесут удовольствия — это человек чести. Фермер обносит свои пастбища забором, понимая, что ярость и упрямство заставят соседа подать против него иск, даже если это означает полное разорение.
