— это ее семья.
Бронка. На маленькой фотографии Бронка совсем еще девочка — Зосина ровесница. Когда ее увели немцы, Бронке было столько лет, сколько теперь ей, Зосе.
Бронка — это ее семья.
Тата! Негнущееся холодное тело на столе. Желтое, чужое лицо. Шрам. Иссиня-бурый, глубокий. Над самым сердцем.
И наконец, мамуся — одна на всем свете, одна-единственная!
Вот она, Зосина семья.
Почему она не сказала этого пану из Освенцима. Это она должна была сказать.
«Не так важно то, что приключается с человеком, — философски думает Зося. — Важнее его отношение к тому, что приключается…» Эта мысль почему-то успокаивает ее.
«Самое трудное — колебания, сомнения, — думает Зося. — Но если уж ты решился — знаешь, как тебе поступать…»
Зосе кажется: она знает!
Допив кофе, Зося подзывает официантку, расплачивается, спокойно прячет в сумку пакет с письмами и неторопливо выходит из кафе.
Глава девятая
«БРАТ ПАННЫ ЗОСИ…»
Время шло. От Климушиных писем не было. Ни известий, ни писем. Зося не вспоминала о Климушиных. А Кристина… может, и она бы не вспоминала, но…
Лучше бы ей не видеть тех писем, что писал своей сестре Анатолий! Лучше бы не читать их!
Не прочитай она этих писем, которые Зося, сама не читая, отдала ей, семья Климушиных по-прежнему оставалась бы для Кристины ставшим со временем лишь условным, а потому не задевающим сердца обозначением.
А теперь они ожили для нее: мать ее Зоси, брат ее Зоси. Ей казалось, она представляет себе их лица. Слышит их интонации.
Первые годы Кристина часто думала о Зосиной матери. Какая она была? Как погибла (она почему-то была уверена, что Зосина мать погибла)? Как попали в Освенцим Зося и ее мать? И кто это Толек, о котором так часто вспоминала когда-то Зося?
Теперь она знала их историю в почти осязаемых подробностях, и это была история ее Зоси.
Как связано, как взаимосвязано все в этом мире. Их семья. И семья Климушиных. Жили «за тридевять земель» друг от друга. Говорили на разных языках. И наверное, никогда бы не повстречали друг друга, если бы не война.
Если бы не война!
Жили бы у себя дома со своими детьми отец и мать ее Зоси.
Жили бы они с Михалом (когда бы не пуля эсэсовского охранника, что прошла над самым сердцем его!). Был бы дом. И были бы дети, свои дети!
И Бронка жила бы. И мать!
По праздникам они съезжались бы к матери: дети ее и внуки. За стол бы садилась большая семья.
А в смертный час, когда бы он пришел для их матери, дети и внуки стояли бы у ее изголовья…
Так бессонными, беспокойными ночами думала Кристина. И в мыслях ее как-то смещались, смешивались, переплетались судьбы ее семьи и семьи Климушиных — схожие судьбы! Обездоленные войной!
Схожесть их мучила Кристину.
А Зося, та по-прежнему не хотела и думать о той семье. Не хотела настолько, что Кристина не могла заставить ее прочитать письма Анатолия.
Она оставляла их на тумбочке подле Зосиной кровати. Клала на Зосин стол рядом с тетрадями и учебниками. И находила нетронутыми.
— Зося! — с укором говорила Кристина.
— Мамуся! — мягко прерывала ее Зося, поднимая на Кристину ясные, очень ясные глаза, и усмешка, застенчивая, смущенная, чуть трогала ее губы. — Мамуся, не ругай Зосю! Бедная твоя Зося. Завтра у Зоси зачет. Послезавтра практикум в госпитале. После-послезавтра — лаборатория. Погоди, вот будут каникулы…
И отступала Кристина. Не так перед ее доводами, как перед этой чуть трогающей Зосины губы усмешкой, что никогда не оставляла спокойной Кристину.
Перед ее упорством, которое таилось — Кристина хорошо это знала — за внешней мягкостью Зоси.
Отступала, испытывая тягостное чувство вины перед Климушиными. За то, что Зося не хочет читать их письма. За то письмо, которое сама написала им. (Теперь она, наверное, не смогла бы так написать.)
Известий от Климушиных не было. А время шло. И сглаживало — уж такое у него свойство, — сглаживало остроту происшедшего. И Кристина думала иногда, что, может быть, так и лучше. Иначе — лишняя боль для всех. Все равно душою Зося не с ними. Все равно они для Зоси — чужие: кровная мать Зоси, кровный брат Зоси.
В новом доме, куда переехали Кристина и Зося, в отдаленном от прежнего их жилья районе, они почти никого не знали. И их еще не успели узнать. И никто не знал Зосиной истории, никто не мог и предположить, что дочка пани Кристины — не ее дочка.
Иногда Кристине казалось: плохо ли, хорошо ли, но все обошлось с Климушиными. Может быть, так подействовало на них ее откровенное письмо. Может быть, написал им — о том же и Войтецкий или советский консул… Кристине начинало казаться, что это все уже в прошлом. И новые заботы, на которые не скупилась жизнь, постепенно оттесняли эту заботу.
…В первый понедельник июля Зося сдала последний экзамен. Она перешла на четвертый курс.
Сдала утром. А к вечеру Кристина проводила ее в Варшаву. На несколько дней, с делегацией научно-студенческого общества.
Зося едва успела после экзамена забежать домой, поесть, собрать вещи. Да еще повертеться перед зеркалом в новом палевом платье — его только что сшила ей Кристина.
— Ох, мамуся, як слично! Я в нем и поеду, можно?!
Она не позволила Кристине провожать ее к поезду.
— Ну, мамуся, я же не маленькая. Никого ведь не провожают.
Вдвоем с Кристиной они дошли до вокзальной площади. Остановившись на противоположной к вокзалу стороне, Зося обняла мать.
— Не скучай без меня, слышишь! А ты и не успеешь соскучиться — я вернусь. — И, помахивая спортивной сумкой с вещами, бегом побежала через площадь, раскрасневшаяся, возбужденная, — она впервые одна уезжала из дому.
Кристина все глядела ей вслед. И, словно почувствовав это, Зося на ходу обернулась, махнула рукой. Длинноногая, легкая, в раздуваемом на бегу платье…
«Совсем как воздушный шарик, — подумала Кристина. — Выпустишь его, а он поколышется у твоей руки, набирая силу, еще не решаясь оторваться, но уже устремленный ввысь».
Так и Зося. Она впервые показалась Кристине не то чтобы отчужденной, нет, но уже устремившейся в свое будущее (найдется ли место в нем ей, Кристине?!).
Ох, каким непривычно пустым показался Кристине их дом без Зоси.
Впервые за много лет Кристина могла заполнить вечер чем хотела — по своему выбору. Хочешь — читай всю ночь напролет: она любила читать, но на это у
