— Однако, — продолжал мой командир, — наша Комиссия была бы весьма признательна, если бы русские структуры продолжали самостоятельную разработку проблемы. Мы высоко ценим профессионализм и научный потенциал России и готовы, в свою очередь, для более успешной работы наших русских партнеров предоставить им данные, касающиеся предмета нашей работы, представленные другими странами или полученные специалистами Комитета.
Вот это круто! Только теперь я осознал всю серьезность проблемы. Комитет никогда и ни с кем не делился информацией. Это было кредо. Основа нашего превосходства, позволявшего Комитету действовать даже в тех случаях, когда были затронуты интересы таких гигантов, как Китай, Запад-Европа, Россия или Индия.
Последняя фраза Хокусая изумила не только меня. Даже невозмутимый начальник Управления внешней разведки по связям с Комитетом, Управления, чьей заветной мечтой было проникнуть в информационные базы «Алладина», встрепенулся: уж не пригрезились ли ему слова специального координатора? А уж глаза Фридкиной зажглись прямо-таки дьявольским огнем: замначальника Управления безопасности информационных сетей уже представила, как заветные тайны Комитета…
Сучков толкнул меня в бок:
— Рот закрой, — произнес он шепотом. — Ты что?
— Потом объясню, — тоже шепотом ответил я.
Похоже, заявление Хокусая удивило не только русскую сторону.
Специальный координатор Леру прикусила губу, доктор Праччимо удивленно воззрился на Хокусая, и только дедушка Сунь как сидел с полуприкрытыми глазами, так и остался сидеть.
Всё, что было сказано после «исторического» заявления Хокусая, уже не столь эпохально. Высокие стороны договаривались о порядке взаимодействия и сотрудничества.
Прощались чопорно и торжественно. Гостям были отведены номера «люкс» в петергофском «Кесаре». Вечером планировался банкет, на который нас с Ванькой не пригласили. Ну и ладушки. Не очень-то и хотелось: слушать скучные официальные здравицы…
Совещание закончилось. Праччимо с Колосовым продолжали беседовать, а меня поманил Хокусай:
— Пойдем, майор, пообщаемся. Хочу услышать твои личные впечатления.
Я быстренько попрощался с Ванькой — до вечера — и поспешил за своим непосредственным начальником.
Но поговорить нам не дали.
Как только мы оказались вне досягаемости посторонних ушей, рядом появилась специальный координатор Леру. В состоянии холодного бешенства.
— Кто вам позволил, координатор, делать подобные заявления, не посоветовавшись с нами? — прошипела она.
— Необходимость, — спокойно ответил Хокусай. — И целесообразность.
— Я подам рапорт в Президиум координационного совета!
— Это ваше право, мадам — высказать свое особое мнение.
— Я вам не мадам, а специальный координатор Леру! — Негритянка была на полголовы выше Хокусая и вдвое толще. Сейчас ее массивные телеса буквально вибрировали от возмущения. — И это будет не особое мнение, а доклад о вашей некомпетентности и своеволии.
Хокусай покосился на меня. Я ожидал, что он жестом велит мне отойти подальше. С точки зрения любого военного, Леру была абсолютно неправа. Нельзя ругать командира в присутствии его подчиненного. Но Хокусай меня не отослал. Вероятно потому, что Леру не была его начальницей.
— Прошу прощения, специальный координатор, я не хотел вас оскорбить — Хокусай был невозмутим. — Но вы ошибаетесь. Мы с доктором Сунем заранее оговорили возможность информационного обмена с русскими.
— Почему не поставили в известность меня? — металлическим голосом осведомилась Леру. — Вы должны были это сделать.
Хокусай не улыбнулся, но я знал его достаточно хорошо, чтобы уловить иронию в его голосе.
— Вижу, у вас, специальный координатор, особое мнение и по поводу устава нашей организации. Можете вынести его на очередное слушание.
Леру зашипела, как кошка, развернулась и удалилась, топая совсем не по-кошачьи.
— Не беспокойся, — сказал мне Хокусай. — Эта сердитая дама не помешает нашей работе. Доктор Сунь — председатель нашей комиссии, и он думает о деле, а не о политике.
Мой доклад Хокусаю занял двадцать пять минут, включая ответы на вопросы. В конце его я рискнул намекнуть своему начальнику, что раз уж мой отпуск прерван, то, может быть, мне имеет смысл вернуться на базу.
— Всему свое время, майор, — сказал специальный координатор. — Через одиннадцать дней мы будем проводить операцию в Африке. Группу возглавишь ты. А пока — отдыхай. Это приказ. К расследованию текущего инцидента с самоубийствами и немотивированной агрессией ты привлекаться не будешь. Я предупрежу твоих соотечественников.
И предупредил. Меня отстранили. Ваньку, впрочем, тоже.
Я попробовал апеллировать к деду, но действительный тайный советник Грива меня не поддержал.
— Что значит — можешь оказаться полезным? — осведомился он. — В чем? В ловле ваших мелконаучных блох? Кого это волнует!
Я было обиделся, но дед только фыркнул, снизошел к моему невежеству и объяснил, что мой Комитет по выявлению и пресечению есть не что иное, как скальпель для удаления возникающих на теле человечества опухолей. Но скальпель крайне нахальный, норовящий проникнуть и в совершенно здоровые органы.
— Мы их поддержали в свое время, а зря, — посетовал дед. — Кое-кто думал — вашему «Алладину» удастся приструнить Китай и американцев. А вместо этого твое руководство обосновалось в Запад-Европе, вертит их Конгрессом, как хочет, а теперь к нашим протекторатам подбирается.
— Не знаю, о чем ты говоришь, дед, — заявил я. — Лично я никакой политикой не занимаюсь. И специальный координатор Хокусай, насколько мне известно, — тоже. Наш противник — «ифрит». И те, кто способствует его проявлениям.
— За себя говори, — проворчал дед. — Твой Танимура — хитрая лиса. Хотя мужик неплохой.
— Ты что, его знаешь? — удивился я.
— Батьку его знал. Мы с ним на пару корейский конфликт разруливали. Ушлый дядька. Но справедливый. Сынок, я думаю, такой же. С ним работать можно. А вот Леру нашим ребяткам из Управления по связям кровушки попьет. Та еще стерва. Пробу негде ставить. Николай мне ее досье показывал.
— Говорили, она станет главой Восточно-Европейского сектора, — я решил щегольнуть осведомленностью.
— Не станет, — сказал дед. — Но ты лучше в это дело не суйся. Ты, Тёмка, в этих делах — щенок. Правильно тебя отстранили. Нечего тебе там вертеться — и нашим, и вашим… Давай-ка лучше на охоту с тобой слетаем. На кабана.
— Давай, — согласился я. На кабана так на кабана. Я этого кабана голыми руками прикончить могу. С помощью подручных предметов вроде обожженной палки или булыжника. Нормальный эпизод из курса выживания. А расстреливать бедных животных из карабинов с оптикой… Как-то это… неспортивно. Хотя для деда и его дружков-политиканов — в самый раз. Но отдыхать, надо отдать им должное, старая гвардия умеет. Правда, отдыхают только генералы. Для свитских такой отдых — тяжкая работа. Не дай Бог господа тайные советники останутся недовольны…
Впрочем, я-то не из пристяжки, я — внук Самого. Мне можно абсолютно всё… Но я бы все-таки предпочел заняться делом. Настоящим делом, а не политико-карьерными играми. Мне эти развлечения для знати — примерно как с ружьем на кабана. Разве можно стрельбу с номера по четвероногим сравнить с полевой операцией. Там принципиально другой адреналин…
Вернулся я за два дня до официального отлета комиссии. Сережка Буркин с таинственным видом сообщил, что «алладиновцы» увезли с собой троих ореликов из «Славянской старины». Из тех, что пытались меня отдубасить в «Орфее». Орелики не возражали. Полагали, что лучше — в лабораторные крысы, чем на казахстанские шахты. Экспериза признала их вменяемыми, присяжные — виновными, а судья закатал им по максимуму — пятнадцать лет каторги. За драку, в которой их же поколотили. Несправедливо. Продажным полицейским, которые пытались меня арестовать, дали столько же.
— Несправедливо, — согласился Буркин. — При Кузнецове эти мздоимцы пошли бы под трибунал и получили бы «вышку».
Не переживай, Артюха. Те, кому ты физиономии отрихтовал, на каторгу еще не скоро попадут. Их уже растащили по департаментам. У нас тоже специалисты есть, которым жуть как интересно в чужих мозгах поковыряться.
Последний день, воскресенье, я провел с родителями. Утром сходили к заутрене в Шуваловскую церковь, после позавтракали и отправились в Эрмитаж. Я посмотрел, что папа с мамой нарыли за последние два года. Эх, хорошо тем, чью работу можно вот так разложить по витринам и полкам! Потом отправились к деду в Петергоф. Дед по такому случаю не почтил своим вниманием митинг Монархической партии, в которой числился одним из столпов. Стареет Грива-самый-старший. В прежние времена политика была для него на первом месте. А также на втором, третьем и четвертом. А семья и единственный внук — где-то между одиннадцатым и двенадцатым.
