губы жадно накрыли мои.
Либидо и мортидо. Жизнь и смерть. Близость конца невольно вызывает мысли о начале. Близость смерти вызывает острое желание жить.
На адреналине мы целовались так, будто нам оставалось существовать считаные секунды. Пальцами левой руки я цеплялась за мозаичную сетку, в то время как правой сминала волосы Шона. Его горячие ладони блуждали по моему телу, оглаживая талию, бедра и медленно поднимая подол длинного платья. В голове был дурман… Хриплые рваные вздохи, шелест ткани плаща, дребезжание сетки и быстрое биение наших сердец… Шон перехватил мои запястья, поднял их вверх и с силой вдавил в холодный металл. Кажется, я изогнулась, застонала. И снова глубокий, затяжной поцелуй…
От которого нас безжалостно оторвали звуки мигалок. Шон резко отстранился. Бросил быстрый взгляд в сторону приближавшихся к нам машин.
– Замри, – тихо сказал он и принялся что-то почти беззвучно шептать.
Стражи порядка, проезжая мимо, посмотрели сквозь полуопущенное стекло служебного карлета прямо на нас… но ничего не заметили. Шон накрыл нас иллюзией. Не сдержалась и прыснула, когда желтоватые огни фар замаячили уже вдалеке. Но тут же прижала ладонь ко рту – мало ли, вдруг кто услышит. Шон затрясся от смеха рядом, но ни звука не проронил.
– Давай выбираться отсюда, Мандариновая девочка, – прошептал он на ухо, когда мы снова остались одни. – С тобой я забываю о безопасности. Можно попасться.
Немного поплутав, мы нашли карлет Шона. Аргументируя тем, что мы с ним как-никак уважаемые жители Либрума, он снова повез меня ужинать в «Муша’с». В небе включил автопилот. Сбросил куртку и худи, переоделся в черную шелковую рубашку, застегнул бриллиантовые запонки – и снова стал уважаемым членом общества.
Я последовала его примеру и избавилась от плаща. Как легко, оказывается, под покровом темноты обрести добропорядочность.
– Эти писатели… – обратилась я к Шону, потягивая вино, когда мы уже сидели за столиком в клубе. – Они оба выбрались с арены чуть живыми. Не понимаю, почему их раньше никто не остановил?
– Потому что правилами выступлений умирать не запрещено, – хладнокровно ответил Шон, с наслаждением сделав затяжку. – Как и сдаваться. Каждый из бойцов сам решает, когда остановиться.
Я поджала губы и покачала головой.
– Не представляю, зачем люди участвуют в таких диких игрищах!
– Кто-то ради того, чтобы выпустить пар. Кто-то хочет испытать себя и покрасоваться перед публикой. А для кого-то эти бои – единственный способ заработать денег и не опуститься на самое дно. Жизнь в Эдеме сулит немало удовольствий. Но за все приходится платить. Рано или поздно.
– Все равно это ужасно. Не сами бои, а одержимость участников. В жизни бы не стала так рисковать.
Шон медленно затушил сигару. Положил локти на стол и, наклонившись ко мне, заглянул прямо в глаза.
– Уверен, что стала бы, если бы обстоятельства заставили, а у тебя имелся бы шанс победить. Человек, доведенный до крайней степени отчаяния, способен на все. А ты, моя Мандариновая девочка, просто себя не знаешь.
Я усмехнулась.
– Хочешь сказать, что ты меня знаешь лучше?
– Со стороны всегда виднее. А в людях я ошибаюсь редко.
Я сделала еще глоток вина и покачала головой, мол, неубедительно.
Шон задумался и, лукаво прищурившись, тихо спросил:
– Скажи мне вот что, Карина, зачем ты тогда пришла на бал в фантазийном платье? Шанс, что оно развеется, был велик. Но ты от задумки не отказалась, более того, согласилась на танец со мной.
– Я хотела очутиться в сказке, – невозмутимо пожала плечами, отправив в рот кусочек сыра.
Шон усмехнулся и, выдержав долгую паузу, вкрадчиво произнес:
– А теперь представь, на что бы ты была способна, если бы захотела выжить.
Аргументация, однако, интересная. Неужели Шон настолько верил в меня?
– И все-таки ты мне льстишь, – усмехнулась я. – А мое платье развеялось через пять минут после нашего с тобой расставания. Домой я возвращалась в одном пледе.
Шон рассмеялся и покачал головой.
– Но это осталось за кадром. А для всего Либрума ты звезда. Запомни, Карина, люди видят только результат, при этом понятия зачастую не имеют, чего он стоит.
После ужина мы отправились к Шону. Особого желания возвращаться в его пентхаус у меня не было. Поэтому честно предупредила, что, если он снова посмеет выставить меня за дверь, пускай ищет себе другую подружку. Шон рассмеялся и сказал, что примет мои слова к сведению.
Наверное, я была влюбленная, легкомысленная, одурманенная красотами Эдема, а может, попросту не могла удержать в голове цель, но за такими вот разговорами и занятиями я окончательно позабыла о Томе, и чувство вины за этот поступок, вернее, за его отсутствие будет грызть меня до конца моих дней.
Глава 12
По тебе тюрьма плачет, детка
Утром я проснулась в пустой постели. Шона не было.
Ну хотя бы спальня была его. Эта мысль показалась мне оптимистичной, и я, сходив в душ, решила побродить по пентхаусу. Надо сказать, он был огромным. Кухня, две спальни, бассейн со спортзалом, гостиная. О, еще одна…
– Доброе утро, Карина, – услышала любимый бархатистый голос, когда замерла возле широкого белоснежного стеллажа с книгами, с любопытством разглядывая корешки. Здесь было собрано много технической литературы, художественных работ классиков разных миров, писателей-фантастов, а также научные труды историков, биологов, химиков, психологов, нейропсихологов…
Я обернулась и радостно улыбнулась.
– Доброе утро, Шон. – Сделала шаг ему навстречу. – Где ты был?
– Работал в своем кабинете. – Он подошел ближе. – Ты вдохновляешь.
Голубые глаза искрились теплом и особым внутренним светом.
– Павлов, Лурия, Гальперин… Серьезно? – протянула я, намекая на его необычную литературную коллекцию.
Он усмехнулся и вскинул брови.
– Почему бы и нет! У англичан есть пословица: мы есть то, что мы едим. Я ее переделал под себя: мы есть то, что мы читаем. Мозг должен получать богатый рацион пищи, чтобы творить. Как спалось?
– Отлично, – улыбнулась я и нежно его поцеловала. – Дашь почитать что-нибудь из работ либрумцев? – игриво поинтересовалась, немного отстранившись.
– Могу предложить сочинения Кристофера Нолланда. У него самые яркие и характерные произведения из того исторического периода. А работ наших современников просто не существует. Вскоре после открытия эфириуса писатели в Эдеме стали вырождаться.
– Но почему? – удивилась я, вспомнив, как спрашивала когда-то у ребят, как они здесь оказались, и узнавала, есть ли в Пантеоне местные авторы.
– А ты не догадываешься?
Я отрицательно покачала головой.
– Люди Эдема разучились мечтать, потому что имеют то, чего не было у таких, как мы с тобой. Пресыщенность рождает инертность воображения, – пояснил Шон, накрутив на палец мою пепельную прядь. – Поэтому писатели здесь ценятся на вес золота.
– Тогда уж на вес эфириуса, – усмехнулась я, и Шон резко опустил руку.
– Мне надо поработать над проектом. – Мягкие интонации пропали из его голоса, уступив место холодной собранности. – Оставайся, если хочешь. Только развлечение ищи сама.
– Благодарю за лестное предложение, господин Феррен, – не удержалась от иронии, – но долго у вас я не задержусь. У меня через час встреча с госпожой Штольцберг.
– Материализовала ей платье?
– Даже несколько. На выбор. Думаю, ей понравится, так что скоро я обогащусь.
Шон расхохотался.
– Умница, – похвалил он меня и ласково поцеловал. – Не забудь накрутить ценник побольше. А если этот сопляк тебе позвонит, загрузи его ненужными подробностями, насколько сложной была работа. Уверен, он тут же отвяжется.
На встречу с Элизой я неслась с энтузиазмом. Она была очень милой доброжелательной девушкой и чем-то напоминала мне сестру, по которой я сильно скучала. Мы с ней пару раз перезванивались, обсуждая детали заказа, и я чувствовала, что и она ко мне тянется. Это было приятно.
Мы встретились с ней в резиденции Штольцбергов – той самой роскошной белоснежной вилле, не только с богатым изысканным интерьером, но и с немыслимым количеством охраны.
– Это потому что папа за меня волнуется, – объяснила она, пока мы шли по винтовой лестнице к ней в комнату. – Я постоянно попадаю во всякие переделки из-за того, что не умею сидеть на месте. И он боится, что
