если утратит бдительность, то я рано или поздно либо сама убьюсь, либо меня выкрадут бунтовщики.
– Кто? – изумилась я, впервые услышав о чем-то подобном.
– Ну, это папа их так называет, – весело сказала Элиза. Пропустила меня в свою комнату и, помахав ручкой охране, которая плелась позади нас, захлопнула перед их носом дверь. – А вообще это люди, недовольные политикой властей ФФЗ и выступающие за сохранение природных ресурсов. Я слышала пару их лозунгов… Звучит вполне разумно, хотя и утопично, – протянула она и рухнула на розовую кровать с балдахином.
– Почему?
– Ну, они призывают перестать добывать эфириус, потому что после его открытия прогресс сделал резкий скачок и усилился спрос на полезные ископаемые. А если так пойдет и дальше, то скоро начнутся войны за них. Но никто не станет прислушиваться к подобным лозунгам, пока совсем не припечет. К тому же я уверена, что папа работает над решением этой проблемы, просто на все нужно время, а люди… Они всегда чем-нибудь недовольны.
Я подошла к ней и села на стул с резной деревянной спинкой, что стоял около туалетного столика.
– Элиза, а откуда ты все это знаешь? По телевизору ничего такого не говорят.
– Разумеется, эти роботы-дикторы ничего подобного никогда не скажут, – хихикнула она. – В их программе заложено фильтровать поступающую информацию и лишнего не выдавать. А я люблю почитать всякие документы. Особенно засекреченные, которые иногда нахожу у папы на столе или в компьютере. Он постоянно меняет пароли, но мне часто удается их угадать, – снова хихикнула она, но тут же прикрыла рот рукой. – Только, пожалуйста, никому не говори. Папа огорчится, если узнает. Хотя я уверена, что ты никому и не скажешь – у тебя глаза всегда так мило смеются, будто ты замышляешь какую-то шалость.
Я поморгала, пытаясь осмыслить поток слов, который лился мне в уши. А когда в голове все разложилось по полочкам, тихо сказала:
– Элиза, конечно, я никому ничего говорить не стану. Но ведь твой отец не просто так скрывает от посторонних глаз свои рабочие документы.
– Да-да, знаю, государственная тайна и все такое, – небрежно отмахнулась она. – Дядя Шон говорит, что по мне тюрьма плачет, и пытается отучить от этой пагубной привычки. Потому что ему, бедолаге, обычно приходится за мной подчищать, а он этого страшно не любит. Я работаю над собой, честно… – Элиза сложила на коленях руки, как пай-девочка, лукаво скосила на меня глаза и задорно выпалила: – Но иногда мне становится так любопытно, что ничего не могу с этим поделать! Кстати, а как у тебя обстоят дела с Шоном? Уверена, все отлично. Слышала, он был на твоей презентации, когда вы танцевали с моим папой. Я от него не отстала, пока не получила записи. Это было так классно! – весело тараторила она. – О, я жду не дождусь, когда смогу создать зеркальное пространство у себя в комнате. Буду тоже устраивать танцы! Кстати, а над чем ты работаешь сейчас?
В общем, Элиза была маленьким шустрым компьютером, который умел быстро перескакивать с одной темы на другую, при этом не теряя сути. За ней было сложно поспевать, но общаться с моей новой знакомой было интересно. Я в общих чертах рассказала ей про шатер и предложила прийти на будущую презентацию, но Элиза отказалась.
– Я бы с радостью, Кара. Но папа не пускает меня в Пантеон. Он говорит, что я там точно убьюсь.
Я рассмеялась, представив, как перепуганная охрана дочери Верховного архонта носится по артериям – лабиринтам храма творцов, выискивая свой бедовый объект для слежки. А если вспомнить о капсулах, парящих в воздухе… Ох, я бы и сама туда не пустила эту сорвиголову.
– Но на самом деле папа боится, что я научусь материализации и убегу от него, как мама, – снова заговорила Элиза. – Она тоже была писательницей.
Это признание повергло меня в шок.
– Я не знала. Мне жаль… – тихо сказала, внимательно глядя на девушку.
– Все нормально. Я тогда была маленькой, поэтому помню только, как она пела мне колыбельные, расчесывала волосы и рассказывала сказки – а фантазийные звери из них оживали. А еще у мамы были ласковые руки, которые всегда пахли мятой… – Ее голос звучал беззаботно, ровно, но в глазах промелькнула тоска. – Не знаю, почему она нас бросила. Папа ее очень любил.
Я понятия не имела, что на это ответить, поэтому молча села рядом и крепко ее обняла, а потом постаралась переключить на что-то более веселое. А точнее, на выбор платьев.
Первое – перламутровое, с крыльями ангела, плывущими по воздуху, словно дымка. Второе – нежно-голубое с флуоресцентными звездами, что загораются в ночи. А третье – игривое, из розовых мыльных пузырей. Больше всего Элли (я случайно разок ее так назвала, и это обращение прижилось) понравился именно последний наряд.
– Кара, это просто прелесть! – тараторила она, крутясь возле зеркала. – Мне так нравится, что эти пузыри кажутся прозрачными, но сквозь них тела не видно, а только все отражается. Парни глаза сломают, пытаясь что-нибудь рассмотреть! А еще я в восторге, что, когда стоишь, подол длинный, а когда идешь – спереди укорачивается, а шлейф по воздуху плывет. Здорово. Я в нем выгляжу секси, но в то же время все, что надо, прикрыто.
– Я рада. Какое именно закрепляем?
Она шаловливо закусила губу.
– Давай все три!
В общем, субботу я провела замечательно. Но вот вечер воскресенья оказался так себе.
Даниэля бросила Кларисса, и из-за этого он завалился в какой-то бар и стал накидываться. Приятель мне позвонил сам и предложил составить ему компанию. Из его бессвязного потока слов мне с трудом удалось разобрать, где он находится, а вот почему, стало ясно уже после личной встречи.
– Понимаешь, она сказала, что нам было классно вместе, но ей этого мало. Она с детства мечтала стать супермоделью, а без нужных связей этого не добиться. А Кларисса у меня такая краси-и-ивая и заслуживает всего самого лучшего… Я думал, она меня лю-у-убит… Она так часто это повторяла. Кара, скажи, как можно признаваться одному человеку в любви, а через пару недель уходить к другому, со связями? – спрашивал Даниэль, гоняя полупустой бокал по барной стойке. – Еще и вещи собрала. А этот хрен жирный такой, пузатый. Старик стариком… И никакие инъекции молодости этого не исправят. Не помнишь, что она в нем нашла? А, да… связи. Я его пробил в интернете. Восемь бывших жен. Восемь! Он что, их на каждый месяц в году выбирает?
Пару минут я слушала его излияния, пока не поняла две вещи: первое – мне хотелось прибить Клариссу за то, что его так жестко бросила, второе – на трезвую голову пьяную тарабарщину приятеля вынести было выше моих сил. Поэтому подозвала бармена и заказала себе мохито.
– Кларисса была бы июлем… Она такая солнечная, яркая, – между тем распинался Даниэль. – Она пахла вишней. Не цветками, а ягодами. Я так любил их есть… То есть целовать. Ну, в смысле не их, не ягоды, а ее…
– Два мохито! – уточнила я, снова повернувшись к бармену.
Я понимала, что другу надо было выговориться, и не мешала. Просто слушала, кивала, молчала. Поначалу он в своей своеобразной манере пытался сообщить, что подружка его бросила, когда он предложил ей отправиться в кино, и в тот же вечер собрала вещи и переехала к новому ухажеру. Но вот когда Даниэль стал порываться что-то ей показать, а потом и тому самому ухажеру, мне стало ясно: с посиделками в общественных местах следовало завязывать.
Кое-как вместе с барменом мы дотащили приятеля до его карлета, ключи от которого Клео, мой помощник, благополучно изъял после третьего бокала, выпитого Даниэлем за десять минут. Затолкали в салон, и я заняла место водителя. Включила автопилот и повезла Даниэля домой. Консьерж и один из охранников его жилого комплекса помогли мне доставить приятеля в квартиру, а там он сам дополз до кровати. Это было зрелище не для слабонервных. Как только представила, что утром ему надо явиться в Пантеон, мне стало дурно.
Ситуация была сложной, и я решила
