Вообще-то я не часто мысленно переношусь в старые добрые времена, да и молочные люки не мой профиль. Но, вместо того чтобы напрячь свои извилины и заставить мозг работать в нужном направлении, дабы побыстрее выбраться из затруднительного положения, я в самый неподходящий момент предался сладостным воспоминаниям. Хотя могу авторитетно заявить, что нет ничего неприятнее, я бы даже сказал опаснее для вора, чем оказаться застрявшим в стене, когда ноги у тебя торчат с одной стороны, а голова — с другой. Мне было бы трудно объяснить копам, вздумай они появиться, что я делаю в молочном люке чужого дома. Вот идиотская ситуация — ни вперёд, ни назад! Даже оттолкнуться не от чего — ноги мои болтались над гравийной дорожкой Мейпсов, носом я упирался в какую-то шубу, а руками зацепиться ни за что не удавалось, поскольку они были плотно прижаты к телу.
Единственное, что я мог, — продолжать извиваться как червяк. Ладно, а что, если я найду нужное положение и начну ритмично подтягиваться с одной стороны и распрямляться — с другой? Червяки ведь передвигаются таким образом, и очень быстро… Проклятье, ну почему я не червяк!
Ни хрена не получается.
Господи, неужели эта эпопея закончится полным позором? Неужели я так и буду дожидаться, когда Мейпс и его жена вернутся из театра и вызовут полицию? Если бы я застрял в тот первый раз, возможно, Господи, это навсегда отвратило бы меня от карьеры домушника. Но за что же ты преподаёшь мне урок сейчас? Надо было наказывать тогда.
Я мог бы и дальше развивать эту мысль, даже получить некое извращённое удовольствие от абсурдности происходящего, но в этот момент почувствовал, как чьи-то руки крепко взяли меня за щиколотки.
Глава 22
Я не слышал звука подъезжающей машины, не слышал шагов. Голова моя уже давно прибыла на место назначения, то есть в шкаф, так что пальто и шубы глушили окружающие звуки. К тому же не могу сказать, что я напряжённо прислушивался, — слишком был занят своим червякообразным продвижением к цели. Неужели Кэролайн уже посигналила три раза? Я сказал ей «три раза, как можно громче». Неужели я не слышал сигналов? Но с другой стороны, машина-то стоит в гараже с закрытыми воротами, а моя голова находится в закрытом шкафу. Мог и не услышать.
На мои щиколотки будто надели железные оковы. Сердце у меня упало, мозг застыл, и единственной промелькнувшей мыслью было: «Хоть Кэролайн выбралась невредимой и позвонила Уолли Хемфиллу!»
Казалось, прошли часы, впрочем, наверное, секунды, и тут я услышал её спокойный голос:
— Это я, Берн.
Вот и всё, что она произнесла. Согласитесь, она могла бы много чего мне наговорить в тот момент, но не стала — и в этом одна из причин, почему мы с Кэр останемся друзьями навсегда. Вместо насмешек она с силой подтолкнула меня вперёд, и этого оказалось достаточно: я приземлился на пол в тёмном шкафу.
Через сорок минут я вышел на улицу через боковую дверь, ту, что находилась возле молочного люка. В прихожей рядом с входной дверью я нашёл панель управления сигнализацией — там их обычно и крепят, чтобы хозяин дома мог ввести код, как только войдёт в дом. Я достаточно хорошо изучил систему «Килгор», чтобы знать, как она работает: можно выставить определённые зоны в доме, которые она будет обходить своим вниманием. Я нашёл зону боковой двери, отключил её и преспокойно вышел наружу.
Как и подавляющее большинство домохозяек, миссис Мейпс держала пустые полиэтиленовые пакеты в нижнем отделении кухонного шкафа. Я взял четыре пакета, поскольку то, что мне предстояло вынести из дома, весило весьма прилично. Я засунул несколько пакетов один в другой, увеличив таким образом их грузоподъёмность, и наполнил добычей, взятой из сейфа в спальне Мейпса, потом добавил ещё одну вещь, которую просто не смог не захватить с собой, и донёс пакеты до гаража, где Кэролайн встретила меня шумным вздохом облегчения — очевидно, бедняжка практически не дышала всё то время, что я провёл в доме.
— Господи, как я волновалась, — сказала она. — Тебя не было почти час!
— Сорок минут, — поправил я.
— Сорок минут! Это же почти час! Подожди, давай я подержу дверь. Хочешь, чтобы я подняла ворота?
— После того, как я сяду в машину.
Багажник поднимался нажатием кнопки — удобно для тех, у кого нет ключа от машины. Я сложил внутрь пакеты и сел за руль. Кэр подняла ворота гаража, мы выкатились задним ходом, после чего я оставил включённым двигатель и снова вышел наружу, чтобы в последний раз опустить ворота. Не снимая перчаток, я тщательно протёр все поверхности, которых могла коснуться Кэролайн.
Она заметила, что я делаю, и сказала, что старалась ни до чего не дотрагиваться.
— Ну, всё равно, — пробормотал я, подошёл к боковой двери и запер её с помощью своих отмычек. Открыв дверцу молочного люка, я тщательно протёр её снаружи и изнутри, затем закинул на место крючок. Крючок внутренней дверцы я закрыл, ещё будучи в доме.
Мы выехали на улицу — Девоншир-клоуз не могла похвастаться интенсивным движением, что было и хорошо, и плохо: с одной стороны, сложно затеряться среди машин, за неимением оных, но с другой стороны, улица казалась настолько вымершей, что просто некому было нас замечать. Мы бодро свернули на Плуменс-Буш и через несколько минут выехали на Бродвей и погнали на юг, к Манхэттену.
Можно было вернуться тем же путём, каким приехали — вдоль реки Гудзон, — но что-то не позволяло мне свернуть с Бродвея, и мы чинноблагородно двигались в строю, останавливаясь на светофорах, пропуская пешеходов, не нарушая скоростной режим. Бродвей — почтенная старинная дорога, она ведёт от начала Манхэттена до самого Олбани. Я когда-то читал заметку об одном человеке, который прошёл весь Бродвей пешком, не от Олбани, а от границы графства Уэстчестер. Он рассказал обо всём, что видел по пути, получилось интересно, и я не удивлён. Чего только не насмотришься по дороге! Конечно, и пока едешь на машине, можно многое увидеть, но в тот момент мне не хотелось смотреть по сторонам.
— Берн?
— А?
— Что-то не так?
— Нет, всё прекрасно. Почему ты спрашиваешь?
— Ты молчишь.
— Что? — спросил я. — А… ну да, молчу.
— Вот я и подумала — может, что-то не в порядке?
— Нет, всё в порядке.
— О!
— Я забрал из сейфа кучу денег, — сказал я. — Полагаю, с ним часто расплачивались наличкой. Если её декларировать или отмывать, то в первом случае платишь налоги, а во втором случае платишь за отмывание. И пока ищешь способ, как это сделать подешевле, она где-то должна храниться.
— Для этого он и устроил тайник в стене, верно?
— Да, хранил там деньги, думал, что надёжно спрятал их. Ха! Могу сказать, что, когда я снял эту морскую ерунду со стены и принялся за работу, времени, чтобы открыть сейф, мне потребовалось немного — ну, может, чуть больше, чем на молочный люк.
— И к тому же тебе не надо было заползать внутрь.
— Очень смешно! — оценил я. — В общем, кроме налички, он хранил там всякую ерунду — акции, акт собственности на дом, какие-то страховки, ценные бумаги. И кое-что из украшений жены. Я нашёл шкатулку розового дерева на трюмо, полную цацек, но самые дорогие хранились в сейфе.
— Ручаюсь, их там больше нет.
— Ошибаешься. Я оставил в сейфе и бумаги, и драгоценности.
— Господи, почему? Не похоже на тебя, Берн.
— Рассуди сама, — сказал я. — Больше всего меня устроит, если полиция никогда не узнает об этом ограблении. Конечно, они не смогут догадаться, кто грабитель, а уж доказать — и подавно, но если они вообще не будут знать об этом инциденте, то не станут и копаться. Если бы я взял драгоценности, у Мейпса возник бы повод обратиться в полицию. Наверное, они застрахованы, так? Чтобы получить деньги со страховой компании, необходимо полицейское заключение. Но деньги? Они-то не застрахованы и не задекларированы, так что Мейпсу вовсе не улыбается, чтобы к нему домой на всех парах примчалась налоговая полиция.
— То есть ты думаешь, он проглотит эту пилюлю с улыбкой?
— Не знаю, как насчёт улыбки, но пилюлю ему придётся проглотить. Наверное, будет изрыгать проклятия, но только в туалете и шёпотом. Возможно, его утешит выражение «как нажито, так и прожито»? Или как оно там звучит? «Бог дал, Бог взял»?
— О! — воскликнула Кэролайн сочувственно.
— Вот так-то.
— Бедняга! Конечно, я понимаю, что он Говноед и всё такое, но всё равно… И сколько там было, ты не считал?
Я отрицательно покачал головой. Сложно было сосчитать на месте, куча купюр разного достоинства, от одного до ста долларов, какие-то конверты, пачки, перетянутые резинкой… По самому грубому расчёту там было больше ста тысяч и меньше миллиона, но точно сказать я не мог.
— Да уж достаточно, чтобы отдать Марти его долю — и ещё немало останется!
