грубо подтолкнув носком сапога. За спиной хлопнула металлическая дверь, клацнул замок, сразу повеяло холодком из маленького окошка, расположенного почти под потолком. Показалось мне или нет, но стекла там не было.
Я наконец встал. Ноги с непривычки затекли и болели, но это не помешало мне оглядеться. Голые сырые стены, выкрашенные в зелёный цвет, выбеленный потолок с одинокой мерцающей лампочкой, холодный бетон под ногами. Вместо нар – несколько солдатских шинелей, брошенных прямо на пол. Само собой, ни тебе радиатора, ни печки или батарей, только одинокая ржавая труба вдоль стены. Обстановку даже спартанской не назовёшь.
И три пары любопытных глаз. Все мои сверстники, коротко стриженные, а то и бритые под ноль. Все из разных частей и разных родов войск. Даже при тусклом свете лампочки было видно, что лица у них землисто-серого цвета, измождённые и исхудалые. Оно и понятно, если на жрачку тебе дают от силы шестьдесят секунд, а в остальное время гоняют как сидорову козу.
Ефрейтор ничего не говорил о «прописке», только сказал, что вести себя нужно спокойно и с достоинством. «Губа» – не тюремная «хата», здесь кантуется свой брат солдат, пусть и залётчик.
– Здорово! – сказал я.
– Здоровей видали, – выдал банальное паренёк с густыми бровями, сросшимися на переносице. Они походили на мохнатую гусеницу, особенно когда хозяин бровей мигал. – Кем будешь?
– Буду рекрутом Ланским из батальона осназа. Если что, можно звать Ланом, так короче.
– Ну, брат, ты попал, – ухмыльнулся собеседник. – Причём конкретно.
– Да вроде все мы сюда попали, – философски изрёк я.
– Ну, это само собой, – кивнул он. – Просто у начальника «губы» на осназовцев конкретный зуб. Уж не знаю, что ему ваши отдавили, но житья он тебе не даст – мля буду! Да, – спохватился собеседник, – меня Гошей зовут. Я тут типа за старшего, но на самом деле от меня ни хрена не зависит, поэтому дёргать бесполезно.
– Учту.
– Учти, – качнул головой Гоша. – Значит так. Скоро будут разводить на работы. Особого разнообразия, как понимаешь, не будет: либо уголёк грузить, либо мешки на складах таскать. На складах вроде бы и лучше, не так изгваздаешься, но там всем рулит один гандон – после него сам на уголёк будешь проситься.
– Что за гандон? – поинтересовался я.
– Зауряд-прапорщик Толубеев. У него, наверное, кукушка слетела: любит грудь пробивать по поводу, парни потом приходят, вся спина на хрен синяя. Или на «кости» ставит: заставляет стоять на кулаках или отжиматься. Одного чувака так на битом стекле мучил. В общем, как и говорю, гандон редкостный, – пояснил Гоша. Он спохватился: – Да, тебе про форму доклада говорили?
Я кивнул.
– А ну попробуй, – сказал он.
– Зачем?
– Попробуй. Надо так говорить, чтобы от зубов отлетало, а то пистонов будешь получать на каждом шагу. Представь, будто перед тобой начальник «губы» поручик Румянцев.
– Ладно, – вздохнул я и забубнил: – Господин поручик, рекрут батальона осназа Ланской, арестованный начальником гарнизона за нарушение воинской дисциплины сроком на пять суток. Осмелюсь доложить: жалоб не имею, все личные вещи на месте, здоров…
– Текст знаешь, – благосклонно кивнул Гоша. – Только советую орать во всё горло. Чем громче орёшь, тем меньше влетит от начальства. Особенно напирай на то, что здоров. Понял?
– Да чего тут непонятного, – сказал я.
Тут снова загремел ключ в двери, и выводной погнал всех из камеры. В полном соответствии со словами Гоши нас погнали на работы. А в полном соответствии с законом подлости меня включили в команду, которую повели на склады.
Внешне зауряд-прапорщик Толубеев очень походил на обезьяну, которую зачем-то подстригли, помыли и одели в армейскую форму. Здоровый – поперёк себя шире, слегка сгорбленный, с длинными волосатыми ручищами, с выступающими надбровными дугами, хищно раздувающимися большими ноздрями и тяжёлой квадратной челюстью, способной перекусить лом.
Я так и не понял, почему из всех нас он приколупался именно ко мне, ведь в команде были и другие новички. Но нет же, я стал объектом его повышенного внимания и тогда сполна ощутил на себе то, из-за чего Толубеев получил прозвание гандона.
Когда он в первый раз испытал на прочность мою грудную клетку, я стиснул зубы и стерпел просто потому, что так было надо, если я не хотел навредить себе и другим. Боль была жуткая. Он бил кулаком, как паровым молотом, удивительно, как не треснули кости.
Я думал, на этом всё закончилось, но как бы не так: стоило включиться в работу, как начались дикие вопли и придирки. Это надо нести не так, а это – класть не сюда. Каждый крик сопровождался очередным ударом. Глядя в его мелкие злые глазки, я понимал: ему доставляет садистское наслаждение так обращаться с людьми. Он привык к власти и безнаказанности, упивался этим.
Господи, как же я его возненавидел! Будь возможность – задушил бы голыми руками, вырвал противный, катающийся вверх и вниз по горлу острый кадык.
– Рекрут, стоять! Руки по швам! – орал Толубеев, нависая надо мной.
Дальше его кулак с треском погружался в мою грудь, заставляя тело подпрыгнуть. Слёзы так и норовили выступить на глазах, но я прикусывал губу и заставлял себя потерпеть ещё немного. Ведь не может этот кромешный ужас длиться бесконечно, скоро нас заберут отсюда, и я окажусь далеко от проклятого зауряд-прапорщика.
Однако время тянулось медленно, слишком медленно. Скоро я потерял счёт ударам и прочим издевательствам, которым он меня подвергал.
– Упор лёжа принять! Да не так! Бестолочь, на кулачки вставай! – Он кричал, склонившись над моим ухом, так громко, что я боялся оглохнуть.
Но любому терпению приходит конец. Даже моему.
Как-то так получилось, что мы оказались один на один, без свидетелей, и злобный гоблин снова решил преподать мне урок. Толубеев думал, что ничего не изменилось, но он жестоко просчитался. Спавший во мне дотоле зверь пробудился и показал себя.
Я перехватил кулак зауряд-прапорщика до того, как он в очередной раз едва не сокрушил мои рёбра. Как я уже говорил, силушки в этом орангутанге хватало, но сейчас она ему не помогла. Толубеев вложился в этот удар – что ж, я обратил эту силу против его же самого. «Помогая», уклонился и дёрнул мерзавца на себя так, что тот по инерции пробежал пару шагов и, врезавшись башкой в металлический стеллаж, способный выдержать прямое попадание артиллерийского снаряда, сначала замер, не понимая, что же с ним произошло. Потом глаза его закатились, и гоблин упал как подкошенный.
Очнулся он быстро, намного быстрее, чем я ожидал. Но было поздно: нас строили для отправки на «губу», а поблизости вертелся
