адвокатика и подашь прошение на УДО перед окончанием заказа.
– Бесполезно, – опускаю плечи, давно потеряла надежду. – Мажор не даст мне свободы.
– Зря так считаешь. Если сделаем по уму, все пройдет легко. Вряд ли гнида каждую минуту отслеживает твою жизнь. А чтобы соломки подстелить, мои ковырялки будут на стреме, тут же доложат, если где-то начнется базар.
Я приступила к работе с осторожностью, а когда узнала величину заказа, и вовсе запаниковала, но перспектива выйти по УДО придавала сил, и постепенно я успокоилась и даже начала получать удовольствие.
С заказом мы справились, компания осталась довольна. Но от набросков до изготовления товара прошел год. Надзирательницы рассказывали, что первая партия одежды поступила в магазины и имела ошеломляющий успех. И, хотя я чувствовала себя на седьмом небе от счастья, тревога поселилась в душе и терзала меня ночами.
А перед днем очередной комиссии вообще не могла заснуть.
– Ринка, хватит ворочаться! – сердится на меня соседка по кровати. – Скрип да скрип! Скрип да скрип! Спать не даешь.
– Валь, а Валь, – свесив голову, шепчу ей. – Я боюсь. Вдруг завтра опять подстава!
Валентина вскакивает и барабанит в дверь.
– Зечке плохо! Врача! – кричит она, потом подлетает ко мне и шепчет: – Притворись, что живот болит. Проведешь полдня в больничке, там никто не достанет.
Совет оказался дельным, и все равно я шла на комиссию на негнущихся от страха ногах. Но волновалась зря. То ли мажор не узнал о новом ходатайстве, то ли вовсе забыл обо мне, но прошение удовлетворили, и наутро я покидала колонию, проведя в местах лишения свободы в общей сложности пять лет.
Ворота со скрипом разъезжаются в стороны.
– Ну, Васильева, прощай! – пожимает мне руку надзирательница. – Жизнь поступила с тобой подло, но она же открыла перед тобой новый путь, – она протягивает мне листок. – Если не сумеешь найти работу, обратись сюда. Известное в столице ателье, моя тетка заведует. Замолвлю за тебя словечко.
Она оглядывается, словно ищет кого-то. Я тоже смотрю по сторонам и вспыхиваю от радости: возле машины стоит Матвей и машет рукой.
– Спасибо большое! – радостно вскрикиваю я, хватаю листочек и сую в карман. – Я побежала.
– Беги, беги, шустрая! У тебя вся жизнь впереди.
Глава 16. Эрик
Жизнь не клеилась, как я ни старался. Вернее, я вообще не старался. Был на подъеме, когда преследовал Васильеву, а теперь и к ней стал равнодушен. Какой смысл охотиться на курицу в загоне, никакого драйва и интереса.
Отец по-прежнему пилил, мачеха изображала притворную заботу, Наташка Соколова надоела до зубовного скрежета. Один раз после хорошего бодуна жене удалось затащить меня в постель, вот только ничего не вышло: я отрубился мертвецким сном, а рано утром сбежал.
Работа на фабрике доставляла немного удовольствия только в самом начале, когда душа горела праведной местью и нужно было добиться своих целей. Скучнейшая униформа быстро нагнала тоску.
– Нам обязательно именно этим заниматься? – спрашиваю я помощника, разглядывая очередные бумаги, которые должен подписать.
– Дочерний бизнес, что поделаешь. Работа налажена, холдинг не уделяет ему должного внимания. У вас есть конкретные предложения?
Я исподлобья смотрю на маленького человечка, который стоит напротив стола, и напрягаю пустые мозги: никаких светлых идей не рождается, лишь ворочается тяжелая мысль, с кем бы сегодня провести вечерок без напряга.
– Надо подумать…
– Внедрим, – преувеличенно радостно потирает руки помощник. – Как Борис Сергеевич одобрит, так сразу и внедрим.
– Одобрит? – холодное бешенство просыпается в душе. – Одобрит, говоришь?
– Д-да, – настораживается помощник, чувствуя дрожь в моем голосе.
– Я генеральный директор фабрики. Как скажу, так и будет!
– Н-но…
И вдруг сдуваюсь. Раздражение исчезает. Мне же так лучше. Хочет батя все контролировать, вперед, мешать не стану.
Я стал редко появляться в кабинете, переложил обязанности на заместителей, пользовался корпоративной кредиткой как собственным карманом. Нашлись и те, кто доложил бате, в результате он наслал ревизию, которая выявила огромную недостачу.
– Щенок! – орет отец, вызвав меня к себе в кабинет. – Бездельник! Как я такого трутня вырастил?
– Очень, наверное, старался, – пожимаю плечами я. – А в чем, собственно, дело? Послушнее сына еще поискать надо. По твоему приказу женился, работаю. Ты пальцами щелк, а я уже выполняю.
Замечаю на столе журналы мод, наверняка мачеха разглядывала.
– Посмотри, на кого ты стал похож? – злится отец.
– А что со мной не так?
– Небритый, заросший, мятый…
– Жену плохую ты мне подобрал, не следит за мужем, – равнодушно перебираю журналы.
– Твои заместители говорят, что от тебя по утрам несет перегаром.
– Врут. Сами не умеют работать, а на меня сваливают.
– Эрик! – отец вскакивает со стула и падает обратно.
– Я тридцать лет уже Эрик.
– Ты… ты… – батя хватается за грудь и начинает растирать ее.
В последнее время он делает так часто. Тревога просыпается в душе, я дергаю рукой, один журнал падает на пол и раскрывается на развороте. Бросаю взгляд на фотографию и вздрагиваю: вдруг вижу знакомый белый Мерседес, изображенный на спине джинсовой куртки.
– Батя, погоди, не вопи, – бормочу себе под нос и отключаюсь.
Адреналин поступает в кровь, мозги проясняются, подъем чувствую такой, словно кто-то вылил на меня ведро ледяной воды и взбодрил. Мир сужается до размера журнального листа, остальное исчезает в тумане.
Я смотрю на девушку, выглядывающую из люка машины. Она чертовски похожа на Васильеву, только кажется абсолютно счастливой. Радость жизни горит в ее глазах, прикрытых солнечными очками.
«Розовый мир счастья», – светится внизу рисунка надпись, и мне вдруг так хочется оказаться за рулем той машины, что готов придушить невидимого водителя.
– Бум!
От грохота подпрыгиваю, смотрю на отца – его нет. Бросаюсь к столу.
– Батя! Батя!
Отец лежит на полу. У него закрыты глаза, кожа бледная, а вокруг рта разливается синева. Паника захлестывает сознание. Падаю на колени, прикладываю ухо к груди – слабый стук сердца как бальзам для
