такой беззащитной, такой слабой, что хочется обратно в свою камеру, где Марго управляет зечками твердой рукой и никому свою свиту не дает в обиду.
– Как твоя мама? – спрашиваю только из вежливости.
– А что ей сделается? Пилит меня.
– За что? – удивленно распахиваю глаза. – Ты же идеальный сын.
– Мне уже тридцать лет, а семьи нет. Внуков хочет.
– Но такая невестка, как я, ей не нужна, да?
– Верно. Ты же все понимаешь, – он кладет руку на колено и сжимает его. – Соскучился. Я теперь живу отдельно. Может, сразу ко мне?
– Нет, я хочу увидеть маму.
– Да, куда она денется? Час или два погоду не сделают. Все, едем ко мне! Отговорки не принимаются, Аришка!
– Я хочу домой! – говорю твердо и решительно, впервые возражая любимому. – Домой!
– Аришка, ты чего? Мне совсем не рада?
Матвей уже не улыбается, лицо каменеет: обиделся. Моя кожа покрывается мурашками, зябко повожу плечами. Представляю, как страстно жених сорвет с меня одежду, как бросится целовать каждый кусочек моего тела, а потом увидит безобразный шрам на шее. Страх потерять единственную светлую ниточку, связывающую меня с реальным миром, настолько силен, что я покрываюсь холодным потом.
– Нет, что ты, любимый! – лихорадочно придумываю разумное объяснение отказу. – Но мама мне так же дорога, как и ты. Я очень хочу ее увидеть. Давай сначала домой, а?
Улыбаюсь, с преданностью собачки заглядываю в глаза Матвея и к удивлению вижу в зрачках растерянность, он тут же делает вид, что сосредоточен на дороге.
В чем дело?
Я настораживаюсь: привыкла в колонии читать по лицам, улавливать малейшие оттенки настроения. Там это была жизненная необходимость. Рука сама тянется к платку, который повязан на шее.
– У тебя горло болит? – голос снова становится участливым.
– Н-нет, просто привычка.
Я пока не готова рассказать любимому всю правду.
Мы уже миновали пригород, я с жадностью разглядываю обновленные улицы столицы, новые торговые центры, табло с мелькающими на них рекламами. Машина останавливается у светофора. Матвей оттаивает и напевает под нос веселый мотивчик, словно происшествие на дороге не испугало его, а наоборот, подняло настроение.
Вдруг на рекламном билборде меняется картинка.
– Ой, смотри! – вскрикиваю я. – Это же моя модель!
– Что? Где? – Матвей ничего не понимает.
– Там, на щите! Куртка с оформлением, которое придумала я. Видишь?
Картинка меняется, я разочарованно опускаю руки.
– Какое оформление? Ты о чем?
Матвей пожимает плечами и направляет машину в поток.
– Я в тюрьме занималась дизайном одежды, – тихо говорю ему.
– Ты? Дизайном? – он косится на меня, потом прыскает в кулак и вдруг начинает хохотать.
– А разве это запрещено?
– Ой, не смеши меня! Дизайн в тюрьме? Вот повеселила! Ты робы для уголовников придумывала? Ха-ха!
– Нет, почему робы? – оправдываюсь я. – Мы шили джинсовую одежду по заказу компании «Глории джинс».
– Фу, как противно! Я теперь на эти магазины и смотреть не смогу! Как представлю, чьи руки держали эти вещи, так вздрогну.
– Зачем ты так?
Обида кислотой сжигает все внутри.
– Ну, допустим, вы шили. Слышал, что в колониях уголовники учатся и работают. Но! – он поднимает вверх палец. – Где твоя профессия учителя начальных классов и где дизайн модной одежды: небо и земля!
– Я всегда хорошо рисовала, вспомни, – упавшим голосом отвечаю ему.
Доказывать уже ничего не хочется. Матвей с высоты своего положения видит меня трудолюбивым муравьем, не способным добиться успеха.
– Рисовала, и что? Не каждый стихоплет становится известным поэтом, не каждый графоман – писателем. Не говорю уже о художниках или дизайнерах. А чтобы его модели размещали на рекламных щитах и массово продавали, тем более.
– Зачем ты обижаешь меня?
– Солнышко, – Матвей треплет меня по щеке, я отшатываюсь: прикосновение настолько неприятное, словно змея лизнула языком. – Будь реалисткой! Если ты так талантлива, твое имя уже давно бы гремело на просторах интернета.
– А ты лично много знаешь модельеров? – огрызаюсь сердито, не понимаю, почему любимый мне не верит.
– Ни одного, но о брендах с некоторых пор наслышан, в новинках разбираюсь.
– С каких пор?
Матвей бросает быстрый взгляд на меня и замолкает, а я не знаю, как реагировать на его слова. Любимый ведет себя подозрительно, полон секретов. Конечно, за пять лет много изменилось, но не настолько, что я не узнаю родного человека. Уже наметилось две темы, на которые он предпочитает отмалчиваться.
Первая тема – мама, Матвей почему-то старательно уходит от ответов на мои вопросы. И вот теперь еще и мода. Он раньше никогда не интересовался ею. Всю одежду ему покупала Алевтина Николаевна, далеко не всегда угадывала с цветом или фасоном, но сын не спорил, носил то, что приготовили на выход.
Я присматриваюсь: сейчас он одет стильно и модно, словно сошел со страницы журнала. Кто-то явно контролирует гардероб, и это точно не его мать.
– Ариша, не цепляйся к словам. Ты стала слишком недоверчивой. Я стал обслуживать вип-пациентов, нахватался от них. Ты даже не представляешь, насколько они далеки от нас по уровню жизни.
– Конечно, не представляю, – обиженно поджимаю губы я. – Пять лет просидела за решеткой.
– Ну, солнышко, не начинай! Давай посмотрим правде в глаза: ты сама сунула голову в эту петлю. Если бы сделала, как я просил, все обошлось бы.
– А что ты предлагал? Не помню.
Мне все хуже становилось это этого пустого разговора. Казалось, что за эти пять лет между нами выросла огромная пропасть. Я встретила другого Матвея, свободного, уверенного в себе и своих силах. Неужели место так меняет человека? Или и раньше он был меркантильным карьеристом, вот только я, влюбленная дура, ничего не замечала.
Опять на ум приходят слова Марго. Трясу головой, прогоняя дурные мысли. Нам просто нужно заново привыкать друг к другу, вот и все.
– У тебя так волосы отросли, – замечает Матвей. – Нужно сходить к стилисту.
– На какие деньги?
– Погоди, ты
