безумия, и я заявила, что хочу шубу из искусственного меха от Лео Леопарди. Мама тогда мне не разрешила.
Мозг Давида лихорадочно заскрипел шестерёнками: столько вопросов, он не знал, с чего начать!
– Виток безумия? – произнёс он, ожидая, что это подтолкнёт Софию к более подробному рассказу.
Она вздохнула:
– Просто представь, ты – молодая мамочка…
– Представил, – кивнул Давид серьёзно, что вызвало улыбку у Софии.
– …ты счастлив, но младенец требует много сил. Ты не спишь, не всегда ешь, от долгого плача начинаешь сходить с ума. Гормоны скачут. Да и вообще мир перевернулся. И вот тут тебе начинает казаться, что ребёнок выглядит по-разному. То есть не то что он растёт и меняется. У него совершенно разное лицо утром и вечером. Полагаю, твоей первой мыслью будет – что у тебя поехала крыша. Мама пыталась объяснить папе, что ей нужен отдых… но потом он и сам обратил внимание. Сперва, конечно, думал, что просто слишком редко видит ребёнка, не замечает плавных изменений, поэтому кажется, что личико меняется… но в какой-то момент это нельзя было списать ни на что другое.
Давид живо вообразил себе ситуацию. Что бы он стал делать? К каким врачам обратился? И кого счёл больным – себя или ребёнка?
– В общем, они попробовали кучу разных врачей и колдунов, но – сюрприз-сюрприз! – никто не смог помочь. При этом они боялись предавать дело огласке, потому что…
Давид понимающе закивал:
– Конечно, тебя могли забрать для каких-нибудь опытов…
Она фыркнула:
– Как бы не так! Они боялись, что соседи об этом узнают и решат, что семейка Михельсон – с отклонениями. Боялись, что им начнут кидать бутылки в окна, перестанут звать на собрания. Их опасения были в целом оправданны: в конце улицы был дом, там жила пара с ребёнком-аутистом. Их старались избегать, дети вспарывали им мусорные пакеты и переворачивали баки. Никто особо не разбирался, чьи именно это проделки, никого не наказывали. А в нашем суперблагопристойном районе это о многом говорит, поверь. Одна дамочка – я точно знаю кто, потому что она и мне пыталась всунуть свои книжечки, – периодически подсовывала им в почту брошюры вроде «Как бог наказывает детей за грехи родителей», «Раскайся и исцелись» и всё в таком духе. Меня она считала одержимой, поэтому мне доставались вещи вроде «Как изгнать беса из ребёнка в домашних условиях». В общем, мои родители были счастливы состоять в таком небольшом закрытом сообществе самых правильных людей на свете. И вдруг возникла опасность, что их исключат. Ни одна государственная тайна не охранялась так рьяно, как мои способности к метаморфозам. Поначалу это было просто. Они прикрывали коляску, папа часами гулял в парке подальше от дома. На выходных они всё время куда-то ездили: в зоопарк, бассейн, музей, куда угодно, лишь бы подальше от соседей. Потом я начала «часто болеть». И, может быть, они бы справились со всем этим, дотерпели до момента, когда я смогу контролировать процесс и сознательно надевать одно и то же лицо…
– Но ты обратилась в кошку? – догадался Давид.
София усмехнулась:
– Ага. Хотела бы я это увидеть. Думаю, родители решили, что окончательно лишились рассудка. Они никогда особо не обсуждали со мной тот знаменательный момент, когда я сделала это в первый раз. Да и вообще моя вторая сущность всегда считалась чем-то постыдным. Не болезнь даже, а знаешь… как будто я отсидела в тюрьме за мошенничество – и вот вернулась. Нечем гордиться, нечем… Бракованный ребёнок. Хорошо, что они потом смогли родить себе нормального.
– Ах да, сестра? – вспомнил Давид.
Хотя история не звучала так, будто в ней могло появиться второе дитя.
– Ага, – будто бы безразлично кивнула София. – Они очень хотели вкусить радости нормального родительства. Получить сына или дочь, которого можно демонстрировать соседям. Когда мне было десять, все уже немного свыклись с нашим необычным существованием, я научилась контролировать своего монстра, и они решились на второго ребёнка. И Мила – абсолютно очаровательное создание, даже странно, как у таких прибабахнутых родителей могла получиться такая нормальная девчонка.
– Ей уже сколько? Тринадцать? Ты сказала, что не была дома пять лет…
– Двенадцать. Но с Милой я иногда вижусь. Только имей в виду: она ничего не знает о химерах. Там, куда мы едем, запрещено даже намекать на мои трансформации.
Давид кивнул, а затем заметил:
– Я никогда не задумывался, как проходит детство химер. Большинство попадает к нам в «Нейм» хотя бы в подростковом возрасте.
– У многих родители – химеры, – отозвалась София и отвернулась к окну. – Им гораздо легче, чем нормальным.
За окном мелькали светлые домики с тёмно-серыми черепичными крышами и белыми заборами. Пригород Аннебурга был мил, уютен, но довольно однообразен.
Дом семьи Михельсон практически ничем не отличался от таких же коттеджей по соседству. София была настолько уверена, что никто не наблюдал за местом, где жили её родители, что просто поглядела по сторонам и пошла прямиком к двери. Идя следом, Давид чувствовал себя животным, ставшим мишенью охотника.
София постучала в окрашенную в тёмно-синий дверь. Через некоторое время открыл мужчина за пятьдесят. Он выглядел настолько обыкновенно, насколько только возможно: даже со своей отменной памятью Давид не запомнил бы лица этого человека, если бы не разглядывал с таким жадным интересом светлые с проседью волосы, чуть усталое лицо и тонкие губы.
Господин Михельсон несколько мгновений вопросительно смотрел то на Давида, то на Софию. Последняя ещё в автобусе постаралась, глядя на отражение в окне, сменить лицо на то, которым обычно пользовалась, живя с родителями и встречаясь с сестрой. Он должен был узнать её.
София молчала. Господин Михельсон, не спеша пригласить гостей, крикнул куда-то внутрь дома:
– Агата, тут Сони!
Вскоре в дверном проёме появилась женщина. На ней была вязаная кофта, надетая поверх тонкой клетчатой рубашки, и мягкие домашние брюки. Довольно короткие тёмные волосы, чуть вьющиеся, примерно как у Софии. И весьма заурядное лицо.
Эти люди платили кому-то, чтобы выглядеть так непримечательно?
– Сони, – с ещё меньшим энтузиазмом, чем господин Михельсон, произнесла женщина.
София язвительно ухмыльнулась и ответила:
– Эй, полегче с обнимашками, мы только с дороги.
– Что ты здесь делаешь? – проигнорировала её мать, озираясь по сторонам.
– Решила познакомить вас с моим женихом. У нас свадьба через неделю, подумала, будет правильно, если вы встретитесь. А то Давид уже думает, я вру, что у меня есть семья, – она натянуто рассмеялась, хлопнув при этом своего «жениха» по груди.
– Что ж, – вздохнула госпожа Михельсон, с подозрением глядя на Давида, – заходите.
В гостиной к ним присоединилась Мила, единственный человек, с искренней радостью поприветствовавший Софию.
– Вы что-о-о? – протянула девочка, плюхаясь в кресло.
Давид и София чинно сидели на диване, хозяева же дома застыли у камина, встревоженно глядя на старшую дочь. Они же не думали, что она
