Недели через полторы вечером приходит ко мне уборщица из конторы Фрося.
— Мухина, если ты обопрешься на меня, сможешь дойти до конторы? Начальнику охота с тобой поговорить. Но если тебе будет трудно, то не ходи, завтра утром он сам зайдет к вам в барак.
Любопытная Зинка сразу подскочила:
— Иди, Валя, я тоже тебе помогу идти. Мы тебя живо доведем.
— Хорошо, иду.
Кузнецов попросил Фросю дать нам чаю. Достал из шкафчика домашнее печенье и кусок пирога с капустой и яйцом, пододвинул ко мне сахар.
— Ешьте, жена пекла.
Я не заставила себя просить и стала есть пирог, который показался мне неописуемо вкусным.
— Наконец-то принял все дела, все хозяйство, — сказал Кузнецов, отпивая чай, — никогда в жизни не представлял, что бывают такие лагеря. Какая-то опера нищих. В каптерке одни лохмотья грязные, обуви никакой. Все пополнения за счет умерших. Кошмар какой-то. Есть хорошее здание клуба, но нет лимитов на клуб. В клубе плетут маты. Черт знает что!.. И все десять дней думал о вас… о вашей судьбе. Вы ешьте, ешьте, я вам положу еще пирога. Вот я пришел к какому выводу, Валентина Михайловна. Если вы не будете работать, то умрете!
Я удивленно взглянула на него.
— Но меня еле довели до конторы, хотя наш восьмой барак рядом. Разве я смогу… теперь… Кузнецов густо покраснел.
— Вы что… разве я об этой лагерной работе. Я говорю о вашей работе — писательской… Без своей работы вы зачахнете.
— Я пишу стихи на фанерке… Бумаги ведь нет. Но я прозаик…
— Да, я слышал. — Он на миг задумался. — У нас, оказывается, есть хорошие артисты… Московские две, ленинградка, из Киева, Харькова… Они, конечно, тоже тоскуют по сцене. Давайте сделаем так. Я знаю о безобразном случае с вами. Надо же, — мерзавцы! — сактировать живого человека!.. Но пока нам это пригодится. Нет лимита на завклубом… так вот, назначаю вас завклубом. Маты будут плести в другом месте. Я уже перевел. Надо поставить пьесу, хорошую, патриотическую драму, чтоб артистам было что играть. Но пьесы нет. Достать ее негде. Вся надежда на вас, Валентина Михайловна. Вы напишете нам хорошую пьесу?
В Долинке была отличная библиотека, в Караганде тем более, но я поняла… Меценат давал мне возможность писать.
— Спасибо, гражданин начальник, — сказала я от всей души, — спасибо! Я постараюсь написать патриотическую пьесу. Начну писать, как только получу бумагу.
Бумагу мне принес утром замполит, а также ручку, перья, чернила, карандаши. Спросил, в чем я еще нуждаюсь. Я попросила газеты и журналы, какие есть.
Дни, когда я писала свою пьесу, вспоминаются мне как самые счастливые. Утром я просыпалась с ощущением, что сегодня большой праздник и меня ждет что-то очень хорошее.
За окном потрескивает мороз, метет поземка, в бараке гудит раскаленная чугунная печка (кирпичную печку тоже тронуть нельзя — горячая). Дневальная Поленька Чекмарева приносит в котелке кипяток, заваривает его на степных травах, и мы с ней пьем чай из кружек… Иногда Поленька где-то раздобудет морковь или свеклу, испечет их в горячей золе, и мы немножко подкрепимся. Баланда, что дают на завтрак, — это просто мутная вода, и не поймешь, какая именно крупа дает эту муть. Свою пайку хлеба я съедала зараз за обедом.
Пьем чай и беседуем. Поленька — мой друг! Все удивляются несоответствию этой дружбы.
Я выросла в атеистической семье и была неверующей, хотя одно время увлекалась историей религии. Поленька Чекмарева была сектанткой — субботницей. Эта деревенская малообразованная женщина из села Рождественское на Ветлуге знала наизусть Библию!!! По моей просьбе она читала мне главу «Книга Екклесиаста». После чая Поленька убиралась в бараке, а я поуютнее устраивалась на своих матах, делала наброски к пьесе. Два действия, шестеро действующих лиц. Перечитывала свои книги, которые мне вернул командир. Среди них был Велимир Хлебников, и я с большим удовольствием перечитала его поэму «Ночной обыск», и перечитывала еще не раз. Были там Грина «Дорога никуда», «Золотая цепь», «Идиот» Достоевского, томик Есенина. Сестра слала мне мои любимые книги. Больно было видеть вырванные на курево страницы.
Я читала «для заправки» своих любимых авторов и с наслаждением приступала к работе над пьесой.
Первой в барак приходила Зина Фрадкина, которая работала на самом участке — откидывала снег от строений. Она круглый год ходила в черной котиковой шубке, подпоясанной веревкой (словно одеяние средневекового монаха), на ногах какие-то опорки, на голове что-то вроде капюшона, сшитого ею самой.
Зину считали немножко «тронутой» в уме, даже пытались отправить в психолечебницу. Но психиатры нашли ее вполне нормальной.
Начальство, вернее, их жены все время пытались купить у нее котиковую шубку, но Зинаида наотрез отказалась ее продавать.
— Это единственный подарок мужа, который у меня сохранился, — твердила она.
Зина — дочь секретаря обкома, муж ее был ректором университета. И тот и другой в 1937 году расстреляны. Зине, как жене «изменника Родины», дали восемь лет. Двое старших детишек находились в одном детдоме. Младшего, двухгодовалого, определили в другой детдом.
Зина не имела о них никаких известий, хотя посылала директору детдома множество запросов. Наконец получила ответ. Плача, принесла его мне показать.
— Валя, как это понять?
Я прочитала письмо: «Ваш сын умер. Воспитательница привлекается к ответственности. Больше не пишите. Письма приниматься не будут. Директор».
— Валя, что же это такое?
Я вернула письмо, не смея взглянуть ей в глаза, чувствуя себя в чем-то виноватой. Если бы хоть одну десятую этого чувства испытал тот директор.
Зина приходила замерзшая и, прислонившись к печке спиной, смотрела на меня.
— Люблю смотреть на тебя, когда ты пишешь, — сказала она однажды, — у тебя такое лицо!.. Не то что счастливое, но… Я не знаю, как сказать.
Зина освободилась одновременно со мной 1 июля 1946 года и уехала в свою область искать детей. Уехала все в той же котиковой шубке, лишь веревку выкинула. Не знаю, где она теперь. Жива ли? Помню, когда Зина получала свою пайку хлеба (хлеб нам выводили, смотря по выработке), ложилась на нары, накрывалась с головой своей шубкой и так, укрывшись от посторонних глаз, съедала свой хлеб. Зина была глубоко несчастное существо.
Кузнецов, который знал близко мужа Зины и бывал у них в доме, был потрясен, увидев ее такой.
— Она походила на Нору из «Кукольного дома» Ибсена. Женщина-куколка, и такая была красивая. Муж и дети ее обожали, а она любила свою семью беззаветно. И вот семья разрушена, Илья расстрелян, дети где-то в детдоме. Бедная Зиночка, бедный Илья, а он был настоящий коммунист.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
