— В том-то и дело. Знаю я вас, мужиков…
Я обиженно замолчал. Она достала сигареты, нервно прикурила. И вдруг погладила меня по руке.
— Извини! Накатило… Все не могу забыть этих девочек на видеозаписи. Они же в храм пришли, к Богу… С раскрытой душой и сердцем… А их — под этих кабанов! И в столицу — на панель! Особое послушание… Деньги на храм зарабатывать. А потом еще — плеткой! Гниды! Ну, напишу я статью, — мстительно вымолвила она. — С продолжением! Я вам устрою особое послушание… Знаешь, всякое в жизни случалось, но чтобы я кого-нибудь так ненавидела…
— Надо было Дуне позвонить, — сказал я, когда она замолчала, — сказать, что мы уехали по делам. Не то будет волноваться.
— Виталик позвонит, — ответила Рита. — Думаешь, он не понял, зачем ты у него дорогу к Прилеповке выспрашивал?
* * *
Заблудившись на безымянных проселках, не обозначенных на изданной в столице карте, мы въехали в прилепившуюся к реке деревню уже в сумерках. Рита, прочитав долгожданный указатель на обочине, устало рассматривала проплывавшие мимо обветшавшие дома с позеленевшими от гнили заборами, покосившиеся ворота и состарившиеся яблони в садах, сплошь усыпанные мелкими плодами. Прилеповка, как эти яблони, еще пыталась выглядеть полезной людям, только ее тишина и вечерняя умиротворенность уже не были нужны, как и яблоки, зелено-красным ковром лежавшие на траве под кронами. Долгая дорога притушила запал, с которым мы покидали Горку, и я не представлял, что и как мы будем искать в этой полумертвой деревне, главная улица которой так же была пустынна, как пляж среди зимы.
У одного из домов Рита сделала знак, и я свернул к калитке. На покосившейся лавочке сидела пожилая женщина, с любопытством рассматривавшая незнакомую машину. Она не встала нам навстречу.
— Рано приехали, — замахала она руками, когда мы вышли наружу и поздоровались. — Пенсия только через неделю, не за что куплять.
— Мы ничего не продаем, — сказала Рита.
— Да? — удивилась она. — То-то смотрю: на цыган не похожи. Но и у нас купить рано: кабан еще совсем молодой, а гуси жира не набрали. В ноябре приезжайте! Тогда сразу ко мне. У меня лучшие гуси в Прилеповке! — с жаром сказала она и зачастила: — Толстые, мягкие, каждый в пять — семь кило! Таких ни у кого нет. Вам тут будут говорить, не слухайте: все знают — лучшие у меня!
— Мы не покупаем гусей, — улыбнулась Рита.
— Да? — снова удивилась гусиная хозяйка. — Тогда… Ищите кого?
— Не ищем. Вас как зовут?
— Екатерина Степановна, — отозвалась аборигенка.
— Меня — Рита. Его — Аким. Мы заблудились, Екатерина Степановна, проголодались. У нас есть еда, бутылка…
— Так бы и сказали!
Степановна поднялась и, ковыляя на искалеченных варикозом ногах, заспешила к воротам.
— Загоняйте машину! Нечего соседям видеть…
Стол Степановна накрыла мгновенно. Распихав ветчину и колбасу из наших пакетов по щербатым тарелкам, она, оценив привезенную закуску, мгновенно соорудила яичницу, толщиною в два пальца. Шлепнув скворчащую сковороду на подставку посреди стола, она расставила стаканы и вопросительно глянула на меня. Я налил ей и Рите.
— А сам?
— За рулем.
— А то за рулем не пьют! — возмутилась Степановна. — Да и куда поедете, на ночь глядя? Постелю вам на диване — спите. Вы не думайте, что я деревенская, у меня простыни чистые. А какая перина с подушками? Чистый гусиный пух! Давай Аким, не кидай баб одних!
Рита хихикнула, и я булькнул себе…
Через полчаса раскрасневшаяся хозяйка нырнула в шкаф и вытащила бутылку с подозрительно желтой жидкостью. Я с сомнением покрутил ее в руках.
— Это не самогонка! — обиделась Степановна. — Настойка боярышника. Чистейший продукт! Для сердца — лучше не надо. И шестьдесят градусов. Из аптеки — я там сорок лет санитаркой проработала…
После водки настойка боярышника пошла удивительно хорошо. Даже Рита, вначале морщившаяся, охотно придвинула свой стакан, когда я вновь взялся за бутылку.
— Хорошие люди сюда редко заглядывают, — гремела Степановна, налегая на привезенные закуски и полностью игнорируя свое роскошное блюдо из гусиных яиц. — Дети поразъезжались, внуки — тоже, одни старики… — она высморкалась в подол видавшего виды цветного халата. — Поговорить не с кем…
— Зато в люди выбились, — возразила Рита, подмигнув мне.
— И то правда, — согласилась хозяйка. — Не гнить же им тут.
— Священник Жиров в Горке тоже отсюда?
— Знаете? — приосанилась Степановна. — Наш! Племянник мой. Двоюродный. Но в деревне это, считай, как родной.
— И попадья его?
— Райка?
Степановна с отвращением сплюнула прямо на пол.
— Шалава! Она из Софьевки — это за горой. Но считается — из Прилеповки. После войны нас вместе стали писать. Раньше Софьевка сама по себе была. А потом решили, что надо вместе…
Степановна явно собиралась посвятить нас в особенности местного административного деления, но Рита, потихоньку достав из сумочки крохотный цифровой диктофон, перебила:
— А почему эта… шалава?
— Б… потому что! — снова сплюнула хозяйка. — С восьмого класса аборты лупить начала! Я аптеке всю жизнь, бабы из больницы все свои, знаю. Ее в этой Софьевке только лодырь в кусты не тягал! Бульбу школьники собирают, смотришь — уже побежала с кем-то в лесок! Шкура рыжая… Горело у нее там все.
— А Константин?
— Костик такой мальчик хороший был! — всхлипнула хозяйка. — Уважительный к старшим, послушный. В школе хорошо учился, потом в институте на бухгалтера… Когда мать узнала, на ком женится, неделю плакала. Что ж ты, дитятко родное, робишь… Кого ты в хату свою ведешь…
Степановна всхлипнула и пригорюнилась.
— Любовь…
— Какая любовь?! — вскипела Степановна. — Подсунула она ему дурню, а потом сказала, что беременна. Какая беременность? У нее после всех этих абортов никогда детей не будет, мне бабы из больницы сказали. А он, поверил… Я вам вот что скажу, — наклонилась Степановна к нам через стол. — Райка эта из дурной семьи, у них у всех глаз нехороший, а бабка ее вообще ведьма была. И она — вся в них!
— Да ну? — подзудила Рита.
— Точно! Вы меня послухайте. Родня Костика, как узнала, на ком он женится, Райку эту… Не хотели с ней знаться. Особенно брат Кости, старший, Иван. А она, конечно, злобу затаила. Тут была у нас свадьба: сестра матери Кости дочку замуж выдавала. Давно было, тогда еще все на свадьбы приезжали. Народу собралось много: и близкие, и дальние. Пришел дед один старый из Софьевки, колдун. У них там всегда колдуны жили. Один такой до революции был, все кругом боялись. А как помер — ох, как он тяжко помирал, потому что силу свою никому не передал — так по ночам стал ходить…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
