это преждевременное развитие организма в ущерб умственным способностям влечёт лишь к безрассудному удовлетворению сжигающих их страстей.
Подобным-то причинам и следует приписать распущенность нравов, быструю испорченность, излишества и нахальное бесстыдство большинства римских женщин всех слоёв общества — от простолюдинки до аристократки.
Здесь нигде не встретишь в отношениях обоих полов того целомудрия и скромности, необходимость которых признается в большинстве европейских государств. В Риме чуть только девушка переступит возраст детства — в ней проявляется женщина со всеми её страстями и увлечениями, которым она отдаётся, как цветок порыву ветра или солнечному лучу.
Для этих юных сердец любовь и страсть не только радости, но и просто развлечения.
Красота имеет на их чувства сильнейшее влияние. В Риме любовь есть поклонение материи, редко иные предпочтения решают выбор; нравственные качества хороши лишь при наличии физических. Храбрость и отвага пленяют римлянок, потому что для разума они то же, что для тела сила и крепость.
Губительное влияние этого развращённого направления почти совершенно притупило все благородные стремления, следы которых, однако, ещё встречаются и в этом нравственном упадке.
Дюжая поселянка римской компаньи, вместо того чтобы выйти замуж за мирного земледельца, отдаётся разбойнику, красивый и молодцеватый вид которого прельщает её. Счастливая своим выбором, она восклицает: «Это храбрец, с ним у меня будут и деньги, и богатый наряд!»
Эти наклонности имеют отголосок и в высших слоях общества, где самые ловкие и щедрые предпочитаются всем прочим.
Но когда наступают чёрные дни, когда голубчик попадётся и его упрячут в тюрьму, бедная простолюдинка выказывает такое самоотвержение, что оно с избытком может искупить её бесчестье и недостойную любовь; она остаётся ему предана и верна, между тем как светская барыня или куртизанка бессовестно бросают своего любовника, чуть только он попадёт в немилость судьбы.
Эти резкие противоположности встречаются во всём обществе, и мало римских женщин, которые бы не испытали этих перемен счастья и грубых переходов от добра ко злу.
Но ведь есть же сознание своих обязанностей к семье, которое бы лучше всего должно было сдерживать все страсти, — большая часть римлянок не имеет о нём ни малейшего понятия. Материнская любовь, столь свойственная всем женщинам, чужда матерям, проводящим всю жизнь в роскоши, удовольствиях и развлечениях; в этом отношении один простой народ сохранил отчасти свою первобытную добродетель. И в Риме можно ещё встретить этих идеальных матерей, которых любил изображать Рафаэль своей бессмертной кистью; они прекрасны и счастливы той нежной любовью, которую питают к своим детям, но все они принадлежат к плебейской толпе. В семьях даже среднего сословия дети обыкновенно брошены на руки наёмных людей.
Невольно возмущаешься подобными фактами и часто трудно бывает удержаться от вполне справедливого негодования. Римские четы, говорят путешественники, больше похожи на животные пары, чем на вечные союзы одушевлённых существ.
Другие идут дальше. «У нас, — восклицают они, — матери рождают детей, в Риме, кажется, и это совершается иначе».
В этом городе, где процветает непотизм, матери не обращают на своих детей ни малейшего внимания.
Для двух третей римского населения брак не что иное, как сделка, совершаемая исключительно по расчёту, которую скоро разрывают пороки и разврат.
Тут наталкиваешься на одну из самых чудовищных несообразностей римского общества: для него брак не только гражданский союз, но он возвышен Церковью до святости-таинства, — и между тем нигде не отвергаются с большей смелостью его обязанности, как в Риме.
Безграничная распущенность римского духовенства, которое даже не заботится о том, чтобы скрыть свою беспорядочную жизнь, повсюду сеет грязь и разврат; угодничество женщинам везде в моде и в чести и всегда проявляется с возмутительным нахальством. Безбрачие священников в городе, наполненном духовными, было во все времена бичом римских нравов и постоянным предметом порицания и негодования во всём католическом мире. Этому-то фальшивому и опасному положению следует приписать всю массу беспорядков, которые причиняли столько вреда и столько суровых нападок на современное положение Церкви.
В этом отношении нравы папского города остались до сих пор таковыми же, какими были и прежде; кажется, что эти бесстыдства утвердились уже вековою давностью, но только понапрасну те, которые продолжают их придерживаться, жалуются на презрение, которым их награждает весь мир.
Прелюбодеяние, поддерживаемое римским духовенством, есть один из самых страшных бичей папской общины.
Зато ничто и не может сравниться с дерзостью этого порока, он всюду является, высоко подняв голову, он везде горд и смел, он наводняет улицы, гулянья, театры, гостиные и все общественные места, и его отвратительные похождения часто выбирают себе местом церковь.
Казалось, что посреди этих многочисленных и частых заблуждений Рим мог бы по крайней мере избавиться от других скверн. Но не тут-то было. Несмотря на то что священный характер и общественное значение брака попираются в папском городе на каждом шагу, в нём находится ещё и большее, нежели где-либо, число проституток.
В Риме проституция пользуется неслыханными льготами и привилегиями. Она встречается на каждом шагу, подстерегает иностранца при его приезде и ведёт его к разврату. Римские сводни пользуются всемирной известностью.
Если прибавить ко всем этим неутешительным сведениям вторжение духовенства в семейные дела при помощи исповеди и его злоупотребление слабостью и доверием женщин, для того чтобы проникнуть в тайны домашнего очага, овладеть наследством или внести раздор в семейство, ради каких-нибудь преступных намерений, то тогда поймёшь, что испорченность, располагающая такими многочисленными средствами, может на всё решиться и ничего не бояться.
Таинственность этих бесчестных проделок, которых убежищем и покровом бывает исповедальня, служит лучшим ручательством в их безнаказанности.
И эта зачумлённая атмосфера кажется римскому обществу совершенно естественной, до такой степени безопасно обладание всеми этими постыдными льготами и преимуществами.
В Риме светская и уважаемая женщина не стыдится велеть лакею отвечать тем, кто будет её спрашивать:
La signora è innamorata.
Слова, которые невозможно перевести мало-мальски приличным выражением ни на один европейский язык и которые доказывают всю распущенность нравов, завещанную современному папскому городу сластолюбивым античным Римом.
Этому-то обществу, погрязшему в бешеных страстях, синьора Нальди предложила новое учение, которое своим таинственным могуществом могло послужить благодетельной ширмой и втайне обещало своим последователям восторги, упоения и неистощимые богатства.
Предприятие это — было ли совершенно безобидно? Или представляло некоторые опасности?
На это ответить может лишь дальнейший ход событий.
ГЛАВА XI
СВЕТ И ЦЕРКОВЬ
Скоро во всех гостиных Рима только и было разговоров, что о новой секте; духовенство ударило тревогу: священники объявили, что они ничего не понимали в восторженных речах их кающихся.
Временами
