- Мне бы поскорей. Где он? Я ему здорово уплачу за нее.
- Продаст ли, ему самому идти.
- Да где ж он?
- Не пугай, бек. Не пугай, а то не скажу.
- Да говори же! Я и тебе уплачу.
- А сколько?
- Вот он дирхем!
- Ишь ты! Не пойдет.
- Ну десять!
- Положи тридцать.
- Вот они!
- Пойдем, я тебя проведу.
И богатей, владелец многих караванов, в то время несших его товары где-то по далеким дорогам, прежде чем идти, долго увязывал деньги в замусоленный кисет, висевший на дочерна засаленной веревочке у него на шее под рубахой.
Так они и вошли вместе в тот Румский караван-сарай, где горбуна не застали.
Так для Кара-Юсуфа начался тот день, который Мулло Камар и горбун Николас начали, отправившись вместе в харчевню, где вместе поели из глиняных чашек душистую похлебку из требухи.
2
Новый день Кара-Юсуф провел у царевича Сулеймана, в его высоком дворце, оставшемся еще от сельджуков, тесном, неудобном, который царевич задумал перестроить, но не успел.
По длинному каменному переходу, куда глядели низенькие двери ряда небольших комнат, протянулся неширокий ковер, глушивший шаги. Сквозь толстые стены сюда не проникал уличный шум.
В тишине под низеньким потолком, на низеньком угловом диване, застеленном зеленым ковром, сидело трое собеседников.
Почесывая широкую бороду, тронутую сединой, Мустафа медленно, отставляя слово от слова, говорил:
- На султана нашего Баязета замахнулся дикий степняк. Прежде не касался нашего султана, нынче полез. Сивас я ему не дам, но мне тут трудно будет. Трудно будет, а не дам.
Кара-Юсуф молчал, ожидая слов от царевича. Сулейман сказал:
- Султан, мой отец, не допустит, чтоб Сивас достался татарским грабителям. Он придет сюда с войском. Выручит! Когда белые бараны осадили Сивас, отец пришел, и Кара-Осман удрал с позором.
- Еле успел! - подтвердил Мустафа.
Кара-Юсуф молчал, в упор глядя на Мустафу.
Снова сказал Мустафа:
- А не успел бы, мы бы его тут на двенадцать кусков разрубили и кинули бы двенадцати волкодавам: ешьте, мол, бешеного волка. Ешьте!
- Теперь Кара-Осман-бей опять под стенами Сиваса.
- Теперь не с прежней своей силой, а всего с тысячью всадников, которых ему Тимур дал.
Кара-Юсуф:
- То и беда, что всадники от Тимура, - они знают, как брать города, немало с ним походили.
- Город крепок! - твердо возразил Мустафа. - Нам не первый раз отбиваться! Царевич с нами останется, султан Баязет скорее к нам придет.
- Мне надо пробираться к отцу. Вести его сюда.
- Он и сам дорогу знает.
- Я уговорю его поспешать.
Мустафа, уткнувшись бородой себе в грудь, опустил между коленями длинные руки в узких голубых рукавах.
Кара-Юсуф осторожно, негромко посоветовал:
- Царевичу надо к отцу. Верней будет.
Мустафа, не шевельнув опущенными руками, усомнился:
- Выйти отсюда уже нелегко.
Кара-Юсуф:
- Попробую его вывести.
Мустафа:
- А ты, бек, тоже?
- А чем я помогу?
- К нашим четырем тысячам с тобой тут отборные две сотни.
- Тимур сюда идет со всей своей силой... Ее у него не менее двухсот тысяч.
Мустафа упрямо сказал:
- А у меня четыре тысячи, но я не уступлю!
Кара-Юсуф:
- Надо решить, как быть. Едва начнет темнеть, попытаемся выйти.
Мустафа, не поднимая руку, тяжело опершись локтями о колени, молчал.
Наконец он повернулся к царевичу:
- Я остаюсь один. Я тут буду один. Но город не отдам. Пусть султан наш это знает. Если решит скрестить ятаганы с Тимуром, пускай спешит. Не захочет трогать Тимура, ему виднее. Сивас не отдам.
И встал:
- До вечера недалеко. Седлайте! Идите.
И, не прощаясь, ушел неслышно по длинному переходу.
Царевич, долго глядя вслед Мустафе, заколебался:
- А сумеем ли уйти?
- Попробуем.
- Пробьемся?
- Нет, людей надо брать немного. Чем меньше нас будет, тем надежнее.
- Не пробиваясь? А как?
- Схитрим. Взглянем, кто кого перехитрит.
- А не подождать ли?
- Надо скорей, пока не подошел сам.
- И значит, сегодня?
- Перед ночной молитвой нас выпустят наружу из города.
- А там темнота. Дорогу не разглядишь.
- Я тут дорожки знаю.
Они шли рядом по узкому переходу.
Ковры оставались на своих местах. Светильники свисали с потолка. Под крышей соседнего дома видны были вялящиеся ломти мяса, красноватые от перца. По крыше прыгала серенькая трясогузка, то вскидывая, то опуская длинный черный хвостик. В небе сгущалась теплая летняя синева. Облачко неподвижно висело ярко-белым комочком. Было удивительно тихо.
Но издали, со стороны базара, слышались негромкие стуки: каменщики, узнав, что к городу подходят враги, торопливо, не щадя рук, спешили поспеть завершить кладку до битвы.
Каменщики завершали купола над базарным рядом, а резчики внизу высекали узоры, обрамлявшие знаки огня и вечности. Узоры в белых камнях, поставленных над арками дверей. Мастера спешили завершить давно задуманную, полюбившуюся им стройку.
Клали крепко, расчетливо, на века. Хотя это было обречено на гибель, как и весь город.
Оно было обречено на гибель в эти дни августа, но они строили это на века.
Оно было обречено, но они спешили вложить в это всю красоту, какую могли себе представить.
Царевич снова спросил:
- Как же нам пройти-то?
Кара-Юсуф, сняв черную шапку, достал из зеленой подкладки небольшую бляху, где багряно-красная медь отливала лиловатым загаром.
- Пайцза.
- Что?
- У монголов, у татар тоже, это проездной знак. Надо поспеть, пока не подошел сам, а эти должны пропустить, им тут предостереженье.
- На нее и вся надежда?
- Не надо опасаться. Попытаемся. Другого пути уже нет.
Царевич неохотно, боязливо согласился:
- Ладно... Может быть...
И снова слышны были только отдаленные перестуки каменщиков, их молоточков о звонкие кирпичи.
3
Ночь.
Ни луны, ни звезд. Непроглядная тьма в небе, редкая для августа в том краю.
Всадники выбирали путь с краю от дороги, где была помягче земля, неслышней стук подков. Но выбирать в такой тьме путь не просто.
Останавливались, вслушиваясь. Голоса и ржанье слышались неподалеку.
Оставляя надежду на пайцзу, больше надеялись на привычную осторожность.
Когда, казалось, выбрались из кольца вражеских засад, поехали было быстрее, и тут конь Кара-Юсуфа, ударив подковой о камень, сверкнул искрой, и мгновенно над беком просвистела стрела. Он тихо остановил спутников: в эту сторону наугад могли снова стрелять, рассчитывая на скорость лошадей.
Может быть, впереди пролетали еще стрелы.
Может быть, приложившись к земле, враг вслушивается в их топот. Стояли неподвижно, опасаясь, чтобы чья-нибудь лошадь не вздумала в нетерпении бить землю ногой.
Переждав, крадучись, поехали дальше.
Царевич Сулейман негромко сказал беку:
- Плотное у них кольцо. С одной тысячью такого кольца не поставишь.
Кара-Юсуф ответил еще тише:
- Их тут уже больше.
Лишь перед рассветом прибавили рыси, а когда поняли, что уже вырвались из кольца, погнали во весь опор, спеша уйти дальше от опасных мест.
Еще и утром они продолжали спешить сколько хватало сил.
Так, далеко уйдя от Сиваса, делая лишь немногие остановки, дошли до Малатьи.
Здесь тоже среди жителей росли тревоги, опасения, страхи. Некоторые торопились уйти подальше отсюда.
В Малатье, малом, тесном уютном городке, которым правил тогда сын Мустафы-бея, царевич Сулейман и Кара-Юсуф расстались.
Сулейман повернул на Бурсу, Кара-Юсуф - в степь, рассчитывая найти там многих из своих друзей, ибо земли вокруг Халеба Баязет дал под пастбища туркменам из племени Черных баранов, которым правил Кара-Юсуф.
Обмотав всю голову лоскутом клетчатого шелка, чтобы ветер не раздувал бороду, Мустафа-бей вышел на верх башни в раннюю утреннюю пору, едва видно стало.
Отделенный высотой могучих стен и широким, полным воды рвом от дорог, окружавших город, он смотрел вниз.
Как наводнение, волна за волной, обтекало Сивас нашествие несметного войска.
Видно было, что они натекали сюда всю ночь и теперь уже приостанавливались на достигнутых местах, приноравливаясь стать поудобнее, как устраиваются те, кто намерен пробыть здесь долго.
Сначала Мустафа не всматривался в отдельные отряды и части войск. Он оглядывал со своей высоты сразу все войско и понял, что оно обложило город со всех сторон и что останавливается очень широким поясом, глубину которого не везде было видно: тылы сливались с предгорьями, и казалось, сами холмы громоздились, как живые хребты этого войска.
Он наконец различил толпы людей, волочивших странные длинные телеги, которые упряжные лошади не в силах оказались везти по неровному берегу крепостного рва, и лишь дикие крики и плетки возниц заставляли лошадей, сперва вздыбившись, рывками двигать ту тяжесть.
Волокли какие-то высокие горбатые, сколоченные из толстых бревен орудия.
