Несмотря на леденящую жуть, чудилась в увиденном некая издёвка над наблюдателями. Будто тот, кто создал этот ужасающий театр теней, прятался неподалёку и хихикал, наслаждаясь реакцией зрителей! И от этого становилось ещё страшнее!
— Что это? — осипшим голосом спросил ар Нирн, сжимая повлажневшей ладонью рукоять верного меча. Единый, он ещё никогда не был так… испуган?
Очень осторожно, будто поверхности воды, Тами коснулась мыском сапога земли поляны. Мёртвой земли, похожей на серый прах. Из-под её каблука потянулись дымки…
Пока Тамарис шла к центру круга, образованного камнями, почва под её ногами искрила и дымилась, только что не корчилась от боли. Когда рыжая повернулась к Викеру, он увидел, что глаза её закрыты. Глазные яблоки подрагивали под веками, словно она видела страшный сон. Подняв руки, Тами вслепую шарила ими по воздуху, и от этого зрелища у паладина зашевелились волосы на голове.
Монахиня споткнулась… Чуть не упала.
Викер сделал движение вперёд, наступил на границу обычной земли и поляны, но рыжая резко выставила ладонь, запрещая.
— Стой там! — негромко приказала она. — Тебе сюда нельзя…
Сказать, что Викеру было страшно, значило ничего не сказать!
Тами пошла к одному из камней, всё так же спотыкаясь, и каждый раз паладин забывал, как дышать. Сам не зная почему, он понимал — упасть в землю-прах ей никак нельзя!
Дойдя до камня, рыжая вздохнула коротко и сильно, словно от боли, и положила руки на его поверхность. Та ответила низким гулом, срывающимся в визг. У паладина заложило уши. Земля забурлила, как кипяток, оттуда потянулось к монахине Сашаиссы нечто белёсое — то ли клейкие нити, то ли черви.
Викер и рад был бы броситься на помощь Тами, но его сковал ужас. Лишь шумели в сознании отдалённым прибоем слова молитвы, которую недавно он декламировал, будто простые стихи. Сам того не замечая, он принялся повторять их. В душе разгорался ранее теплившийся огонёк надежды, ширился, подминая под себя и сжигая страх от увиденного на поляне, отчаяние и презрение от предательства брата, осколки разбитой веры… Ар Нирн читал молитву вслух, шептал, сбиваясь и задыхаясь от тумана, рвущегося в горло зловонными испарениями…
Лицо Тамарис исказила гримаса мучительного напряжения. Спустя миг камень вдруг почернел и… умер.
Стена тумана стала плотнее.
Рыжая, развернувшись, пошла к следующему. Чем громче звучал голос Викера, тем медленнее ползли за ней белёсые ‘опарыши’, неловко ворочались в прахе, замирали…
Один за одним Тамарис ‘гасила’ белые камни, превращая их в неживые куски гранитной плоти. Стена за стеной наплывал туман на поляну, не в силах стянуть кольцо. Слово за словом вспоминал и читал паладин молитвы Великой Матери, слышанные в детстве от матери и нянек. В какое-то мгновение он позабыл о себе, о Тами, ощутив себя пылинкой на шкуре мироздания, каплей воды и ростком в ЕЁ ладонях. И понял нечто такое, что нельзя было произнести, высказать, объяснить… С чем не справилось сознание, отправляя ар Нирна в спасительную темноту.
Когда он пришёл в себя, обнаружил, что уже занимается рассвет, а он, Викер, лежит головой на коленях Тамарис. Страшная поляна была совсем рядом, но камни более не светились, а туман развеялся, унеся с собой потустороннюю жуть.
Монахиня смотрела паладину в лицо, и в её глазах плескалась тихая, осторожная какая-то радость. Она молча гладила Викера по голове, отчего ему захотелось прикрыть веки и вновь стать мальчишкой под ласковой материнской ладонью. Однако он спросил, как ему казалось, громко, а на самом деле едва слышно:
— Тами, что случилось со мной?
Минуты текли без её ответа, лишь слегка загрубевшая ладонь бережно касалась его лба, щёк, макушки…
— Тами! — сорванным голосом потребовал он.
— Ты услышал Зов, Викер ар Нирн, — с любовью улыбнулась она. — Зов Великой Матери.
Часть четвертая: Фаэрверн навсегда
* * *
Нам пришлось вернуться назад, на тот перекрёсток, с которого мы свернули на неторную дорогу, и ехать в Костерн обычным путём.
Всю обратную дорогу мы молчали, обдумывая увиденное ночью и не спеша тревожить друг друга разговорами. Впрочем, это Викер обдумывал, по его открытому лицу эмоции прочитывались легко, а я просто любовалась горными видами и молилась. Обо всех.
Лошадки миновали перевал и пошли быстрее — видно, чуяли жилье. За очередным поворотом показался спуск в долину, на самом краю которого стояла деревенька, где я решила остановиться и выспаться, ибо в прошлую ночь поспать так и не удалось. Не иначе, Сашаисса уберегла нас от сна в запретном месте, послав мне видение тёмного пути! Иначе мы могли бы и не проснуться, как те, чьи лица виднелись в туманном мороке…
— Тами, — позвал паладин, ехавший чуть позади, — Тами, что это была за поляна?
Я скрыла улыбку. Немало времени понадобилось этому Воину Света, чтобы обдумать случившееся и задать правильный вопрос!
Придержав лошадь, поехала рядом с ним.
— Это было заброшенное капище Дагона, Викер… Место, где чернобогу долгое время приносят человеческие жертвы, обретает, в конце концов, собственную злую волю и может забирать души у тех, кто засыпает в его непосредственной близости.
— Что ты сделала с ним?
— Именем и Силой Великой Матери разорвала связь злой воли и жертвенных камней. И ты помог мне в этом… Без тебя, Викер, я бы не справилась!
— Без меня… — пробормотал он.
В глазах вспыхнуло понимание, его зрачки стремительно расширились.
Обыденному человеческому сознанию нелегко даётся общение с богами, вот оно и ищет себе послаблений, вроде кратковременной потери памяти или замещения. Поэтому саму поляну ар Нирн запомнил куда ярче, чем услышанный им Зов Сашаиссы. Однако я не сомневалась в том, что это ненадолго, ведь поляна была символом смерти, а Зов — жизни!
Между тем паладин пытался мне что-то сказать, но ни слова не вылетало из обветренных губ. Чудовищным усилием воли он взял себя в руки, и тогда я, обняв его, начала целовать так нежно, как могла. Спустя несколько мгновений он ответил на поцелуи с благодарностью умирающего от жажды, которому поднесли кружку воды.
— Рядом с тобой я ощущаю, что жив! — хрипло прошептал он. Голос пока не вернулся к нему в полной мере. — Раньше такого не было!.. Никогда! Ни с кем!
— Ты просто возвращаешься к себе, — улыбнулась я и погладила его по щеке, — к себе — ребёнку, который воспринимает мир таким, каков он есть…
Не стала говорить о шорах, что надевают на человека взросление, неверное знание и лукавая вера. Надеялась, он поймёт сам.
